Джейн Каунти: Мне жаль, что все так получилось, мне жаль, что Большой Дик был ранен, но он в самом деле зашел слишком далеко. Я была на спиде, погрязла в паранойе, моя замешанная на адреналине реакция была молниеносной и автоматической. И пять «черных красоток». Представляете, что это такое — пять «черных красоток»?
Скотт Кемпнер: Нас исключили из всех клубов; любой группе, вздумавшей играть вместе с Dictators, объясняли, что у «Макса» им больше нечего делать, а играть у «Макса» значило очень много. Ричард не мог ходить, ездил в инвалидном кресле на колесиках. Он был в плохом состоянии. Затем мало-помалу мы снова начали играть. Нас приютил «Клаб 82». Потом Хилли сказал: «Черный список? Никто не будет указывать мне, кого можно нанимать, а кого нет. Мне плевать на эту херню».
Он предоставил нам зал на вечер понедельника, и мы побили рекорд клуба по количеству зрителей. После драки и разборок тусовка отвергла нас, мы стали изгоями, а той ночью мы вернулись, нас приняли назад. Потом Карин Берг из «Электра Рекордз» подписала контракт одновременно с Television и Dictators. А потом я подружился с Джоуи Рамоном, и Дебби Гарри, и Ричардом Ллойдом, и Уилли ДеВилем, и Тиной Уэймаут, и Крисом Франтцем. В «CBGB» в то время появилось много доброжелательных и общительных людей, и это было классно. Мне было очень приятно чувствовать себя частью этой тусовки, хоть я и не забывал, насколько тут все по приколу.
Джон Хольмстром: После облома с гейской мафией я понял, что Лестеру Бэнгсу нельзя доверять. И действительно, потом он написал статью «Проповедники «белого шума»», в которой обозвал нас расистами. Фигурально говоря, он нас вымазал дегтем и обвалял в перьях. Я не знаю, зачем он это сделал. Потом я пытался поговорить с ним. Но он просто отмахнулся от серьезного разговора. Он только бросил мне: «Ну, чего ты так распереживался?» Я потом долго не разговаривал с ним. Еще раньше Лу Рид предостерегал меня. Лу говорил: «Не связывайся с Лестером. Он тебя объебет».
Но я махнул рукой: «Ааа, Лестер — классный парень. Лестер — крутой. Он никогда не сделает говна товарищу».
Лу остался при своем мнении: «Берегись, это геморройщик. Держись от него подальше».
Лу оказался прав.
Поймите, мы не были расистами. Но мы не стыдились сказать: «Мы белые, и мы гордимся этим». Подобно тому, как другие говорили: «Мы черные, и мы гордимся этим». Замечательно! Это идеально вписывалось в наш стиль. Я всегда считал, что если ты черный и ты хочешь быть стильным, ты должен стать «черной пантерой» и говорить белым: «Уебывайте отсюда!». И у тебя должен быть пистолет.
Так я понимал крутизну. А если ты белый, ты такой, как мы. Ты не пытаешься стать черным. Мне всегда казалось нелепым, когда белые люди пытались вести себя как черные. Вроде Лестера. Его манера использовать слово «ниггер» была его способом уподобиться черным. Он пытался стать «белым ниггером». Идею «белого ниггера» он взял из пятнадцатого урока руководства Нормана Мейлера, как стать крутым. А мы отрицали эти идеи. Мы отрицали телеги пятидесятых-шестидесятых годов по вопросу, как стать хипом.
Ричард Хелл: Я плохо подходил на роль профессионального рок-н-ролльного музыканта. Я думал, что от природы являюсь звездой рока, ха-ха-ха! Думал, что был и останусь звездой рока на всю жизнь, ха-ха-ха!
В самом начале выступления вызывали во мне бурю чувств. Я получил именно то, что хотел. Бывали дни, когда я чувствовал себя королем вселенной. Я жил в мире, рожденном моим воображением.
Но это ощущение очень быстро притупилось. В музыке я стремился к странным вещам, и они не враз получались. Кроме того, мне не нравится ездить. И я не понимаю, как исполнителю общаться с залом, по крайней мере, если этот исполнитель — я.
Мне никогда не нравилось ходить на концерты. Я не понимаю, на фига на концерте нужны зрители. На самом деле не понимаю. На концертах я не ощущаю единения, хотя слышал, как его описывают другие люди. Я чувствовал единение на вечеринках: я люблю доброжелательное настроение и то, как все заводятся к концу первого часа, но во время концерта я не чувствую ничего такого. Мне не нравится толпа людей, которые смотрят на меня, когда я стою на сцене, — меня это напрягает. Я презирал всю эту систему. Слишком ясно было, что в ней нет ни хуя ценного.
Боб Куин: Я видел Heartbreakers, когда они выступали в «CBGB». Они начали играть, и прямо в середине фразы «Going steady, going steady» изо рта у Хелла выпала жвачка. Я сказал тогда: «Этот парень — звезда».
Однажды, когда Ричард уже ушел из Heartbreakers, они с Терри Орком пришли ко мне домой. Меня колбасило из-за того, что я разбежался с подругой. Я был пьян вусмерть, а они были под кайфом. Я ставил разные записи, а потом моего градуса хватило, чтобы дать Хеллу послушать группу, в которой я играл в 1969 году, — несколько выездных концертов, где я исполнял «Johnny B. Goode» и «Eight Miles High». Тогда еще делали неумеренно длинные соло, и, мне кажется, Хелл внезапно понял, что это его стиль.
Когда кассета кончилась, Хелл спросил у меня: «Ну что, хочешь играть в моей группе?»
«Эй, что ты сказал?» Я был и вправду удивлен. Много лет рокеры относились ко мне, как к прокаженному из-за того, что я отказывался сменить свой прикид.
Но и Хелл намаялся с моим внешним видом. Чтобы соответствовать его требованиям, я стал вместо обычных рубашек на пуговицах носить майки под спортивной курткой, но Хелл часто рвал майки в клочья. Однажды, когда мы ехали в такси в «CBGB», он поджег мою майку. Она была из горючей ткани, и огонь стал быстро распространяться. Стащить с себя горящую майку — нетривиальная задача. Ради Хелла я отрастил бороду. Я позволил ему себя постричь, но только один-единственный раз. Он укоротил мои и так недлинные волосы и настриг несколько проплешин по всей голове, что я не оценил. За всю мою жизнь со мной так не обращались даже в бакалейных лавках.
Он постоянно дергал нас по поводу внешности. Он говорил: «Я не хочу, чтобы вы все выглядели так, как я, внешность должна стать заявлением».
Я возражал ему: «Хорошо, вот тебе заявление: посмотри, вот дебильный на вид хиппи Марк Белл, вот черный растаман и вот я, вылитый обезумевший страховой агент».
Он проворчал: «Ну точно, ты выглядешь как профессор или страховой агент, в этом стиле».
Я сказал: «Точно! Есть ли в «CBGB» кто-нибудь, похожий на нас? Нет? Тем лучше, хотя, может, и хуже».
Он сказал: «Что бы ты ни делал — похоже, ты стремишься к безликости. У тебя когда-нибудь была машина, Боб?»
«Конечно», — сказал я.
Он сказал: «Держу пари, что она была коричневая или серая».
Я подтвердил: «В точку! Она была коричневая».
Но до определенной стенени он относился ко мне терпимо, и в то время он больше верил в меня, чем я сам. Мне бы хотелось думать, что с моим безграничным талантом я бы рано или поздно поднялся к вершине и получил признание, но это далеко не факт. Даже критика Ричарда значила, что у него больше веры в меня, чем у меня самого. Моя самоуверенность была на уровне плинтуса. К тому времени мне уже стукнуло тридцать три, и я играл с 1958 года.