Концерт был хорош, но моя дама занимала меня гораздо больше Моцарта. Краем глаза я следил за каждым ее движением, взглядом и вздохом, не забывая при этом изображать самозабвенного ценителя музыки.
В антракте мы курили и говорили, говорили… Я был горд, что рядом со мной столь изысканная дама. Мы едва успели к началу второго отделения. Был знаменитый первый концерт Шостаковича.
Вдруг я услышал легкий стон. Вздрогнув, я обернулся к Дине. Меня бросило в жар, потом в холод, потом опять в жар… Она сидела, вцепившись в подлокотники, с силой сжав колени, все тело билось в судороге, на ее оканемевшем лице застыл восторг. Дина улыбалась. Страшно, диковато. Тяжело дыша, она постанывала все громче и отчетливее.
Я ловил на ней и на себе удивленные взгляды, но был настолько растерян, что не мог придумать, что предпринять. Я просто сидел, переходя из одного состояния ужаса в другое.
Неожиданно Дина вскочила и выбежала из зала. Догнал я ее только на лестнице. Не говоря ни слова, мы сели в машину, и я отвез ее домой.
В тот вечер ни о каких об'яснениях не могло быть и речи. Единственное, что я сразу понял, то, что на этом наши с ней отношения закончатся, так и не начавшись.
Терпел я ровно два дня. Умирая от любопытства и, почему-то от стыда, я позвонил Дине и, не смотря на ее многочисленные отказы и отговорки, набился на визит. Через пять минут я уже мчался по Садовому кольцу, не забыв при этом захватить диктофон (видимо, журналистская натура взяла свое).
К моему удивлению, Дина встретила меня приветливо, нисколько не смущаясь. Мы пили мартини и говорили как старые друзья. Как-то очень легко и весело я предложил Дине поделиться при включенном диктофоне тем, что же произошло, а она тоже весело и легко согласилась. Вот ее рассказ.
Эта квартира мне досталась от моего второго мужа. Не могу сказать определенно, почему мы разошлись: в общем все было неплохо… только тоскливо как-то. Я живу одна уже год. А три месяца назад мне позвонила моя младшая сестра Даша и попросилась пожить у меня полгодика (у нее были какие-то проблемы). Я с радостью согласилась.
Жили мы весело-пуританством не отличались. Но у каждой была своя жизнь, свои друзья, это было очень удобно. Я не следила за Дарьей, когда она приходит и с кем. Ну а в том, чем они занимаются, не было сомнений: Дашка орала на все голоса, хорошо орала, от души, перекрывая Баховскую органную токкату (Даша еблась исключительно под 565 токкату ре минор). Немного смущало меня только то, что я за месяц ни разу не видела ни одного ее мужчины.
И вот однажды мы с ней напились вдвоем, всю ночь проболтали. А я возьми да и спроси ее, почему это она, дескать, мне своих мужиков не показывает, боится отобью, что ли? «Каких мужиков? А никаких мужиков нет. С чего ты взяла про мужиков?». Я, признаться, рассвирипела: какого черта она мне мозги пудрит. Тут-то все и открылось…
Есть у Дарьи друг Борис, и работает этот Борис в каком-то научно-исследовательском институте в лаборатории по изучению условных и безусловных рефлексов. Павлова с его несчастными собачками помните? Так вот Борис называет себя «духовным наследником великого ученого». Пять лет Борис и его друзья полулегально изучают условные рефлексы в области секса. А моя Дашка стала одним из об'ектов их эксперимента, причем эксперимента настолько удачного, что и я, глядя на нее, решила рискнуть.
Дарья познакомила меня с Борисом, и мы договорились о времени первого сеанса. Происходило все это в их лаборатории.
Борис предложил мне принести с собой кассету с записью моего любимого музыкального произведения, я принесла первую симфонию Шостаковича (которая так подвела меня два дня назад).
Меня раздели догола и, облепив датчиками, уложили на кушетку. Ира-медсестра и помощник Бориса-делала замеры, а результаты записывала в таблицы. Потом пришел Борис, попросил меня раздвинуть ноги и вставил мне во влагалище предмет с проводками, отдаленно напоминающий фаллос. Ира надела на меня наушники, из которых полилась музыка. Да-да, та самая.
Одновременно начали действовать все вибраторы и датчики на моем теле (а самое главное-внутри). Я думаю, что подвергалась и гипнотическому воздействию, я возбуждалась, забыв обо всем на свете. Потом все поплыло у меня перед глазами, я начала задыхаться и вдруг кончила с такой силой, так глубоко, что потеряла сознание. Но сеанс еще не кончился. В тот день я кончила шесть раз, чего сомной раньше никогда не было. Уставшая, с туманом в голове я ушла. А на следующий день я не могла дождаться пяти часов, чтобы лететь в институт. Таких сеансов у меня было десять.
Эксперимент опять удался. И я превратилась в другого человека. Я была абсолютно счастлива, стоило мне включить музыку. Теперь я не нуждаюсь в половом партнере, никто из них не сможет заменить мне Шостаковича. Кто же мог знать, что произойдет такое недоразумение.
Было уже совсем поздно, пора уходить. Я встал, Дина же извинилась, что от усталости и мартини не может пойти провожать меня до дверей в прихожую. Она полулежала на пушистом зеленом ковре. Мы дружески попрощались. «Может увидимся когда-нибудь» - сказала Дина, надевая наушники.
Две руки в резиновых перчатках. В одной из них небрежно зажат скальпель. Лезвие отсекает пуповину. Другой взмах - грудная клетка и брюшная полость младенца вскрыты. Две зубастые изогнутые вилки раскрывают линию разреза, становятся видны внутренности, легкие, кишки… Все органы аккуратно вырезаются и исчезают с экрана. Остается лишь выпотрошенный трупик. Но на этом его злоключения не заканчиваются. Те же руки со скальпелем споро отделяют от тельца ручки и ножки. Голову.
Камера следит за двумя пальцами, которые несут головку младенца. И тут на экране появляется металлический лоток с уменьшенной копией картины Верещагина «Апофеоз войны»: Но вместо оскаленных черепов - куча разновеликих младенческих головок! К этой жуткой пирамиде добавляется еще одна составляющая.
Теперь в телевизоре весь препаратор целиком. На нем серый дырявый халат, из-под которого виднеются самые обычные джинсы. Наезд на его лицо: губы кривятся в легкой полуусмешке, в них появляется зажженная сигарета.
Я смотрю в его глаза. В них не отражается ничего, никакой мысли. Лишь какая-то нечеловеческая усталость. Я поворачиваю голову и вижу то же самое лицо. Но теперь на нем выражение озабоченности:
- Там больше ничего интересного. Не тошнило, кстати? - Спрашивает он меня и выключает видеомагнитофон.
То, что я увидела на кассете Степана, - не кадры из фильма ужасов, это - его работа. Работа на которую он ходит по вечерам, после учебы в одном из медицинских институтов. Степан - будущий гинеколог, а препаратором младенцев стал случайно и, большей частью, из-за денег. Клюнул на объявление в газете.
- Нет. - Отважно вру я, хотя за эти какие-то пять минут меня едва несколько раз не вывернуло наизнанку. - А для чего все это снято? Ты покрасоваться хотел? Вон, какой крутой.