Ключ сделал два оборота в замке и, очертив в пространстве короткую траекторию, приземлился в карман, где занял место по соседству с зажигалкой «Федор», какой-то незначительной мелочью и эвкалиптовым «Орбитом» Я вообще всегда жую эвкалиптовый «Орбит». А уж после контрабандного спирта сам бог велел.
Те, кто говорит, что спирт не даст перегара — врут. Как и те, впрочем, кто говорит, что жвачка «Орбит» укрепляет тубы Антиреклама: за несколько лет систематического пользования этим эвкалиптовым дерьмом мои зубы полностью раскрошились. Причём именно из-за жевачки. То есть зубы почему-то крошатся только тогда, когда входят в соприкосновение с этими ядреными на вкус подушками Именно с ними — не с конфетами, не с семечками и не с орехами. После этого куски зуба противно хрустят, как песок, так, что мозг сводят гаденькие такие судороги. А ещё через несколько мгновений вы выплёвываете жевачку вон. Такой вот перевод вредного для здоровья продукта.
Я снова оказываюсь в автобусе: на сей раз это какой-то квадратный автоублюдок с несуразной надписью «МАЗ» на передке Я почему-то не могу абстрагироваться от марки автобуса, в котором еду: это мое ноу-хау, пунктик. Мне почти всегда приходятся иметь дело с автобусами — я уже говорил, что живу почти в центре и практически все мои передвижения — спринтерские. Имеется в виду на короткие дистанции.
Изнутри все автобусы разные. Снаружи они тоже разные, но это не так бросается в глаза.
Две остановки — площадь Суворова (в изголовье — ленивая морская звезда Театра Советской армии: я до сих пор не знаю, переименовали его в Театр Российской армии или нет). Улица Селезневская: ближайший к моему дому «Кодак». Моя цель на данный момент.
Девушка за прилавком (стеклянным, придающим сидящему за ним впечатление незащищенности) листала какую-то новомодную книгу. Зеленую. Одну из тех, где автор — лауреат молодежной премии «Дебют», хрупкий призывник с анальной фиксацией — подробно описывает срущих и пердящих женщин.
По-моему, она меня испугалась Такие девушки всегда боятся таких людей, как я. Если честно, в таком виде меня боятся вообще все девушки. Даже бляди. Несмотря на миролюбивый в общем-то прикид. Если бы я сам был девушкой, я бы тоже испугался.
— Можно сдать пленки?
Потом она и сама поняла, что я хочу всего лишь слать пленки Даже улыбнулась (я бы улыбнулся в ответочку, но мне нельзя, пока не зарастет нижняя губа). И сказала прийти через час.
Я сунул красно-желтый квиток в задний карман (я все всегда ношу в кармане, деньги в том числе) и вышел вон. В дверях обернулся:
— У вас это действительно происходит так, как там написано?
Она меня больше не боялась, поэтому сказала:
— Не-а. Человек, который это написал, не в теме. — На ее языке поблескивала металлическая штанга. Самое интересное, что говорила она на полном серьезе.
Стеклянные двери (в большинстве «Кодаков» вообще вес стеклянное) послали мне вслед поток выплеснутого наружу воздуха. Я перешел на другую сторону улицы и купил (с утра — было ведь еще утро) бутылку пива. Моветон, но у меня были: а) незначительный, но все же сушняк и б) час никому не нужного, выпавшего из контекста и абсолютно свободного времени. Можно было еще, конечно, поехать домой (всего две остановки среди зеленых поручней), но домой не хотелось.
Вы никогда не задумывались над тем, по какому принципу развивается алгоритм происходящих с нами событий? Я — нет. Мало кто задумывается. Потому что бесполезно. Люди не должны даже пытаться рисовать в мозгу все эти разветвленные блок-схемы из школьного курса информатики: «если — то, если — то»… Узнают — будет плохо. Всем.
Я к тому, что: домой не хотелось, там было нечего ловить, и я направился с пивом в Екатерининский парк. Метров сто пятьдесят пешего хода (мимо закрытых почему-то ворот) до ближайшей дыры в заборе.
* * *
Затыкаю две из пяти головных дырок наушниками. Один из них (уже давно) безнадежно хрипит, искажая звуки, порожденные воспаленными мозгами участников группы «Тооl». Люди, слушающие группу «U2», говорят, что «Тооl» — музыка для тинейджеров, потому что она тяжелая.
Музыка для тинейджеров — это музыка для тех, кто не перебесился. Перебеситься считается благом, которое приходит с возрастом.
Если попасть в гарем к какому-нибудь гомосексуальному исламисту, то через какое-то время ежедневная процедура откатывания в анус скорее всего тоже начнет казаться благом, к осознанию благости которого ты пришел не сразу, но со временем. Если жизнь — война, то все поражения в этой войне peaбилитируются при помощи приобретенной мудрости смирения.
Ненавижу мудрость смирения. Вообще ненавижу мудрость.
Я не согласен с тем, что говорят поклонники группы «U2». Я считаю, что всех поклонников группы «U2» надо запирать в офисах и не выпускать оттуда даже на ночь.
Об офисах: офисы ругают те, кто сам сидит в них с утра до вечера (и при этом не любит группу «U2»). Лучшие из таких людей иногда пишут антиофисные книжки, пышущие идеальной злостью — той, на которую способен только самый бессильный винтик. Обычно в таких книжках у главного героя срывает башню и он либо умирает сам, либо убивает кого-нибудь еще. Посыл таков, что в этом, дескать, виноваты офисы.
Я работаю не в офисе (бородатый популярно-культовый хит омерзительно говнороковой группы «Ленинград» — не про меня). Мой источник дохода — расплывчатая полудолжность внештатного фотографа в нескольких изданиях. Некоторые из них — глянцевые. Правда, даже в них я работаю нес модой, нес политиканами и не со светскими тусовками. Никогда не снимал идиотские рауты, на которых Филипп Киркоров разбивает морду Юрию Шевчуку, а специально выписанный из Прибалтики Раймонд Паулс аккомпанирует на рояле полуистлевшему трупу Аллы Пугачевой (которая опять сделала липосакцию), и таким образом вроде как держу марку. Так говорят обо мне те, кто думает, что я лучше, чем я есть на самом деле.
Когда в первых числах месяца я совершаю гонорар-променад по всем этим изданиям, иногда в моем кармане (деньги я ношу исключительно в карманах, у меня нет ни банковского счета, ни кошелька) оказывается больше тысячи долларов США.
Интересная штука — вранье. Взять максимально возможную цифру и вот так невзначай упомянуть ее — походя, без уточнений — это то же вранье, только еще хуже, потому что формально к тебе никто не придерется. Я к тому, что: больше тысячи долларов — это вранье. На самом деле в среднем у меня выходит пять — тире — восемь сотен. Средненькая такая зарплата, но мне хватает. Даже на это, правда, ушли месяцы (если быть честным — недолгие, вполне сопоставимые с необходимыми низовому клерку для такого же финансового роста), но теперь я почти люблю свою работу.
Любить свою работу — это когда она не вызывает в тебе желания убить всех вокруг и (или) написать об этом хорошую книгу, пышущую бессильной злобой и имеющую все шансы стать культовой.
Любить свою работу становится легко, когда перестаешь любить все остальное.