Он ввалился в комнату, застыл, а потом вылетел обратно, сознавая, что сейчас его будут бить.
Как-то раз он вошел в ванную, когда Мартышка после душа еще не надела халат, а полотенце уже сбросила.
И напоролся прямо на ее грудь.
С маленькими коричневыми сосками.
Почему она в тот раз не заперла дверь — он не знал.
Наверное, просто забыла.
Но тогда она заехала ему тапкой по голове, и он даже не взвыл.
А сейчас входная дверь в квартиру была закрыта на цепочку, но он все равно вломился туда, где его не ждали.
Голая Мартышка и голый Палтус лежали на узком диванчике сестры, диванчик стоял у стенки напротив окна, штора не была задернута, и солнце ярко светило на два трепыхающихся тела.
Одно — сверху, другое — снизу, два тела, так что бить его сейчас будут вдвоем и уже не тапкой.
Банан промчался по коридору и заскочил в свою комнату.
Захлопнул дверь и начал осматриваться, думая, чем бы ее подпереть, чтобы они сюда не ворвались. Можно столом, но в одиночку его не сдвинуть. Можно взять стул и засунуть ножку в ручку двери, тогда какое-то время он продержится в осаде, по крайней мере пока не появится мать.
Максим взял стул и заблокировал им дверь.
Потом залез под стол и закрыл голову руками.
Дверь начали дергать, затем в нее постучали.
— Эй, — услышал он голос сестры, — открывай, гаденыш!
Он промолчал: если она назвала его гаденышем, то ничего хорошего ждать не приходилось.
В дверь опять постучали, сестра снова потребовала открыть дверь, он опять промолчал, голоса в коридоре стихли, а потом вдруг послышался мягкий голос Палтуса.
— Максим… Максик… Открой, пожалуйста!
В первый раз за весь этот год Палтус назвал его по имени, и Банан вылез из-под стола.
Медленно приблизился к двери, убрал стул и отскочил как можно дальше.
Дверь открылась, первым в комнату вошел Палтус.
Он уже оделся, оделась и Мартышка, хотя оба они были взъерошенные и красные.
И Банан внезапно понял, что бояться ему нечего.
Это они должны бояться, ведь он увидел то, чего никто не должен был видеть.
Как они занимались любовью, а ведь его сестра еще школьница, да и Палтус только в этом году закончил школу и в июле должен сдавать экзамены где-то в другом городе.
И осенью он уедет, а тайна останется: Банан видел, как они делали это, и может рассказать матери.
И отцу. И отец достанет ружье и застрелит Палтуса, а потом сядет в тюрьму, а мать начнет смертным боем лупить Мартышку, и это тоже ничем хорошим не кончится.
— Гаденыш! — повторила сестра.
— Помолчи! — отрезал Палтус и посмотрел на Банана. — Это нехорошо, — сказал он.
Банан промолчал и отвел глаза.
— Предлагаю сделку, — промолвил Палтус.
Банан посмотрел на него, потом на сестру и снова уставился в окно.
За окном ярко светило солнце — Банан вполне мог бы еще позагорать на пляже. Если б не проголодался. А он проголодался, вернулся домой и влип.
— Мы возьмем тебя с собой в бухту, — сказал Палтус. — В дальнюю, на неделю, поедешь?
Банан знал, что они собираются в бухту, и уже просился с ними, но сестра сказала, что он ростом не вышел. А теперь он не вовремя вернулся домой — и сразу подрос, так, что ли, получается?
— Возьмете? — тихо проговорил Банан.
— А ты никому не скажешь? — прошипела из-за спины Палтуса сестра.
— Он не скажет, — сказал Палтус. — Он ведь нормальный парень, зачем он будет говорить!
— Не скажу, — выдержав паузу, произнес Банан.
Бухта была километрах в тридцати от города. Вначале надо ехать автобусом до маленького поселочка в сопках, а потом идти километров восемь пешком. Выехали они через день рано утром, автобус тащился медленно, так что до поселочка они добрались в одиннадцатом часу, и когда поплелись по узкой тропинке, проложенной в густых и душных зарослях, солнце уже пригревало вовсю. Они обливались потом, но дружно топали вперед. Палтус шел впереди, за ним — Мартышка, последним тащился Банан. Самый большой рюкзак был у Палтуса, вдобавок он нес подводное ружье. Рюкзаку Банана был самым маленьким, но все равно тяжелым. Максим старался не отставать, и всю дорогу думал о том, что Мартышка никогда не простит, что тогда он ворвался в комнату и увидел то, чего не должен был видеть, до сих пор она с ним не разговаривает, а вот Палтус — да, он классный, он настоящий друг!
В этот момент перед ними и открылась бухта.
Они стояли на вершине сопки, дальше начинался крутой спуск, внизу желтела полоса пляжа и виднелась рощица высоких деревьев с густыми кронами, а еще было хорошо видно море, спокойное сейчас, без белых барашков, просто однотонная стеклянная поверхность, манящая прохладой и чистотой.
Палатку решили ставить под деревьями, рядом журчал ручеек, но прежде они разделись и бросились в воду, смывая с себя пот соленой океанской водой, ведь море было частью океана, а купаться в океане — это звучит намного круче.
И уже вечером, когда палатка давно была поставлена, они, махом заглотав приготовленный Мартышкой на костре ужин — какую-то невнятную кашу с мясом, которую оставалось лишь вывалить из банки на сковородку и поставить на огонь, — втроем пошли на берег.
Начался прилив, море набегало, шипя и постанывая, пряча в волнах нагромождения склизких, покрытых водорослями камней, красные, синие, белые и желтые контуры морских звезд, серые и черные мячики ощетинившихся иглами ежей и быстро захлопывающиеся створки раковин.
Палтус внезапно нагнулся над водой и выдернул оттуда пластиковую бутылку.
Бутылка была открыта, но смята, поэтому вода в нее не набралась.
На белой пластмассе отчетливо виднелись какие-то иероглифы.
— Жаль, — сказала Мартышка. — Там могло быть письмо.
— Ага, — хохотнул Палтус. — От Летучего Голландца.
— А это кто? — спросил Банан.
— Ты не знаешь? — удивился Палтус.
Банан молча помотал головой.
Палтус сел на сухой песок, куда не доставали волны, и начал рассказывать о том, что жил некогда капитан по имени Вандердекер, и у него был корабль, который призраком появлялся в ночи перед другими судами. И когда вся команда встречного судна уже ожидала столкновения, корабль Вандердекера таял в воздухе. Временами же казалось, что это огненный корабль, а иногда можно было разглядеть и команду — скопище бряцающих костями скелетов…
Банану стало не по себе, на море спускалась ночь, ни одного огонька не было видно на горизонте.
А Палтус продолжал негромко рассказывать, что встреча с этим кораблем обязательно влекла за собой всяческие несчастья — шторм, бедствие или сумасшествие. И во всем был виноват корабль-призрак, некогда принадлежавший безжалостному голландскому капитану, запиравшему пассажиров в трюме, пока сам он охотился за ураганами.