Но председатель колхоза лишь устало улыбается в ответ. Нет, он не может пожертвовать целым днем. «Через пять дней они приедут на машине из Осташкова!»
Нам предлагают бросать камни на дорожку, по которой водят быков. Булыжники размером с голову ребенка. Это выглядит красиво, когда мостовая уложена. Но сегодня идет дождь.
И когда быки тяжело ступают на камни, то те все больше и больше погружаются в грязь. Бедные животные скользят на камнях и чуть ли не ломают себе ноги.
Тогда нам приказывают положить на камни хворост. А на него насыпать песок. Но такая дорожка выдерживает не более пяти минут.
Быки быстро затаптывают ее, и все исчезает в бездонной грязи.
Мы ничего не можем изменить. Тогда вперед! За работу! В воздух поднимается облако гороховой пыли. За рабочий день ее так наглотаешься, что кажется, будто бы съел два килограмма каши! И здесь мы получаем добавку к обеду!
Погонщицы кричат на быков во все горло. Слышен только сплошной крик и вой да удары толстых палок. Вдобавок к этому молотилка стучит, как барабан. Мы тоже кричим изо всех сил, когда подаем солому на обмолот, отгребаем лопатами горох и укладываем на телегу мякину.
Но только-только мы входим в раж, как быки останавливаются. Или рвется приводной ремень.
Тогда у меня появляется время подсчитать, сколько же здесь стоит обмолот фунта гороха: получается по меньшей мере двадцать пфеннигов!
Я не знаю, что было раньше: страх перед машиной из Осташкова, которая собиралась забрать в начале осени обмолоченный горох, или опасение начальства в Осташкове, что жители деревни Марьино сами съедят свой горох, продадут его на черном рынке по ростовщическим ценам или оставят гнить на полях.
Те, кто живет в Марьине, боятся тех, кто живет в Осташкове.
И наоборот, те, кто живет в Осташкове, боятся тех, кто живет в Марьине.
Сейчас избы в деревне Марьино стали серыми от старости. Резные деревянные наличники на окнах потрескались, краска облезла.
И в Осташкове дома сейчас тоже посерели. Искусно выполненные водосборники на водосточных желобах изъедены ржавчиной и развалились.
Большевики утверждают, что организовали колхозы только потому, что в противном случае деревня не поставляла бы продовольствие государству.
— Было бы лучше, если бы Гитлер выиграл войну, а не Сталин! — считает председатель колхоза в Марьине.
Если уж такое заявляет сам председатель колхоза!
— Надеюсь, что ты не согласился с ним! — предостерегаю я Герберта, который часто беседует с председателем колхоза. — Возможно, это была всего лишь провокация!
Нет, это не было провокацией. Провокатор не станет досыта кормить изголодавшихся военнопленных, когда ему самому нечего есть.
Когда мы прибыли, все начиналось так хорошо в этом колхозе. В первые дни после нашего приезда с нами была любезна даже пастушка, девушка огромного роста с громким голосом.
Местные женщины, которые вместе с нами собирали картошку, постоянно спрашивали нас, есть ли у нас жены, есть ли у нас дети, получаем ли мы от них письма. И они даже плакали из-за того, что нам была запрещена переписка.
Но потом они пришли в ярость, когда узнали, что мы получаем больше хлеба, чем они. Целый день они говорили только о хлебе:
— Шестьсот граммов хлеба! Шестьсот граммов хлеба! Шестьсот граммов хлеба получали мы. А сколько же давали им? Всего лишь четыреста граммов!
Теперь они уже не могли разговаривать по-человечески, а только ругались.
— Копай! Копай! — подгоняют они друг друга и нас. Горе тому, кто не успевает и снижает выработку их бригады!
Они копали как фурии!
Так закончилась идиллия в Марьине.
Когда выходишь из деревни по песчаной пашне шириной около тридцати метров, которую называют дорогой, то слева сразу за околицей видишь старинный парк.
Заросшая аллея ведет к комплексу зданий. Раньше это была помещичья усадьба.
Я давно хотел осмотреть эти руины.
Но сегодня у меня нет времени. Я должен пойти в Осташков, чтобы получить продукты на нашу бригаду.
— Если мы будем слишком медлить с этим, то потом они вообще ничего нам не дадут! — считает Герберт.
Я навсегда сохраню в своей памяти этот пейзаж. Дорога вьется среди кустов по песку, как бурный поток. Здесь есть все, что душе угодно: большой лес, множество холмов, деревни, полевые цветы и одиноко стоящие деревья.
На горизонте тянется конный обоз. Фургоны, в которые запряжены четверки лошадей, как во времена Тридцатилетней войны (1618–1648 гг. — Ред.).
Дальше слева в лучах утренней зари виднеется город. Но пройдут часы, прежде чем я доберусь туда.
Я сижу под дуплистым деревом на берегу озера и жду пароход.
Постепенно подходит народ с узлами и мешками. Колхозницы, всевозможные начальники, школьники и солдаты.
Я не считаю себя романтиком, но здесь мне очень нравится.
Маленький старый пароходик заходит в каждую бухту. Растущий у берега камыш часто доходит до самого фарватера.
Мы отплываем от берега, и перед нами открывается озеро. На дальнем берегу лежит Осташков. Протянувшаяся на целый километр вокруг большого монастыря стена из красного обожженного кирпича защищает его от прибоя. Зеленые купола как будто кичатся своим мрачным величием. Утреннее солнце освещает окна монастыря кровавым светом.
Интересно, могли бы большевики в 1917 году штурмовать монастырь с этой стороны, чтобы доказать, что Бога нет?
Сегодня в сторожке у ворот общественная уборная. Но если бы отхожее место находилось только там!
Сегодня в монастыре грязи больше, чем в свинарнике. Большевики доказали, что можно безнаказанно загадить дом Божий.
Когда я на последнем пароходе возвращаюсь в деревню с наволочкой, набитой продуктами, уже начинает темнеть.
В наволочке лежит хлеб, сахар, баранина, соль и мука, а также табак. Все эти продукты весят больше тридцати килограммов. Вот было бы здорово, если бы Герберт ждал меня на причале с упряжкой быков!
Или если бы я мог переночевать в одной из наших бригад на берегу озера.
Однако никто меня не встречает, и я отправляюсь пешком в Марьино.
Когда я выхожу на знакомую песчаную дорогу, которая, словно полноводная река, проходит и мимо Марьина, то успокаиваюсь. Теперь я уже не заблужусь.
Быстро сгущаются сумерки.
По пути я встречаю охотника с ружьем, который идет мне навстречу.
У меня мелькает мысль, что я поступил легкомысленно, отправившись в одиночку с тяжелым мешком, полным продуктов, через лес.
Волки? Темные личности?