Он прислушался к разговору солдат и понял, что пошел только третий день войны и что Красная Армия почти разбита, а немецкие танки на подступах к Минску. На обход пришел главный врач – крепыш с седоватыми висками. Он больно помял под лопаткой выходное отверстие, сказал несколько фраз по-латыни, скользнул взглядом по лицу Анджея, улыбнулся, довольный результатом лечения.
По ночам, оставшись наедине со своими мыслями, Анджей вновь и вновь вспоминал отца, себя, тюрьму, расстрел и спрашивал себя: почему Советы поставили его вне закона, за какие провинности пострадал его отец, почему ему самому приходилось прятаться, как преступнику, и как свершился этот скорый суд. В памяти осталось: резко распахнутая дверь камеры, оглушающая, в упор пулеметная очередь, больно и резко ударило в грудь, рвануло под лопаткой и... мрак закрыл ему глаза. «Господи! За что ты обрек меня жить в такое время и чем я провинился, чтобы меня отстреляли как бешеного пса?!» От жалости и несправедливости к себе ему хотелось плакать, но глаза были сухими, а сердце разрывалось от обиды, голову заливало кипятком и жаждой мщения всему, что связано с краснозвездным существованием. Здесь, на госпитальной койке он дал обет борьбы с Советами до конца своей жизни. Анджей мысленно тренировался, как выразить на немецком благодарность главному врачу, и это вскоре удалось. Немец был приятно удивлен, завязалась беседа. Анджей рассказал о себе. Врач с сочувствием слушал его, потом сказал несколько ободряющих слов и покинул палату. Этого было достаточно, чтобы старшая медсестра-немка тоже проявила к нему внимание и любезность. Уже перед выпиской в палату вошел майор Глюкнауз – сотрудник абвера, и судьба Анджея была решена.
Для многих жителей Западной Белоруссии война ушла далеко на Восток; здесь почти никто не сожалел, что Советы исчезли из этих мест, но мало кто радовался приходу немцев. Майору Глюкнаузу эльзасского происхождения, вежливому, с заметной французской галантностью, достаточно было сделать небольшое усилие, и Анджей дал согласие на службу в вермахте в качестве переводчика, со всеми видами довольствия, но без права ношения военной формы. Сначала он участвовал в многочисленных допросах-беседах с пленными командирами Красной Армии, познал армейскую терминологию, их отдельные привычки, создал целую коллекцию подлинных документов: от удостоверения личности генерала до красноармейской книжки.
Когда оккупация показала свою когтистую лапу беззакония, а жизнь и благополучие простого обывателя были поставлены вне закона, когда многие осознали свое ничтожество перед лицом новой власти, вот тогда на громадной территории возникла прелюдия к сопротивлению. Москва, не дождавшись стихийного возникновения партизанского движения, стала внедрять его насильно, забрасывая в тыл массу подготовленных, но иногда необученных идейных энтузиастов для борьбы с фашизмом. И, когда были обнаружены первые признаки вооруженного подполья, диверсий, саботажа, Лисовецкого назначили руководителем группы по борьбе с диверсиями на транспорте.
В те времена окруженцы из Красной Армии еще пользовались почетом и уважением среди простых людей: им сочувствовали, давали приют, делились провизией, показывали тайные тропы в лесах.
Первую диверсионную группу советского подполья в Орше он раскрыл, проникнув в организацию как командир из окруженцев, потом он привел своих «сослуживцев», и, когда были установлены действия каждого подпольщика, все они были арестованы и заменены рабочими и специалистами из Словакии. Его представили к награде. Потом таких операций у него будет много...
Пятерку им подобранных – ядро его команды – подобно обручу, крепила ненависть к Советам. У каждого из них выставлен свой счет большевикам. Обиженных было хоть пруд пруди, но Анджей выбирал таких, кто предпочел бы умереть, но не жить с ними! Так у него оказались два брата-литовца, бежавшие из эшелона при депортации, два белоруса, чьи хутора были сожжены за оказание сопротивления властям. Замыкал пятерку человек греческого или армянского происхождения, средних лет, с феноменальной памятью, острым, проницательным умом – главный его советник и исполнитель замыслов: найти след к подполью и проникнуть туда. Каждый из пятерки был самостоятельным в своих действиях: мог по ходу действия дополнять свою легенду, приобретать информаторов, перепроверять и направлять их усилия на получение достоверных сведений.
Тактика борьбы с сопротивлением контрразведки вермахта целиком находилась под влиянием гестапо. Контрразведчики абвера, подобно своей тайной полиции, стремились одним ударом сразу ликвидировать всю группу без остатка, как можно шире оповестить население о поимке злоумышленников, арестовать по возможности больше косвенных соучастников и с помощью местной полиции устроить публичную экзекуцию над ними.
У Лисовецкого была другая тактика – он предпочитал различные комбинации: брать не всю группу, а оставлять часть актива на свободе, через осведомителей их лучше было держать под контролем – они были мостиком к партизанам, агентуре спецотрядов НКВД; иногда он выпускал на волю руководителей мелких звеньев, что вызывало у находившихся на воле подозрение о их перевербовке. Позже они попадали в «черные» списки партизан на ликвидацию, а тем разбираться было некогда – шлепнуть и дело с концом!.. Со своей пятеркой вдоль участка железной дороги Орша – Смоленск Лисовецкий сплел тайную мелкоячеистую сеть осведомления с явочными квартирами и целой системой условной связи.
Майор Глюкнауз, к тому времени руководитель «Зондеркоманды Р» [26] , сделал его своим нештатным советником по борьбе с диверсиями в тылу группы армий «Центр».
Когда Сазонов, спустя много времени, выстраивал разные версии о загадочных посещениях Лисовецким разъезда Устиновка, он не мог и предположить, что здесь была обыкновенная житейская причина, а она была...
Однажды в Смоленске Лисовецкий встретил свою любовь, и, не знавший материнской любви, ожесточенный смертельными событиями последних лет, он неистово и безоглядно потянулся к ней – единственной, с васильковыми глазами, стройной как тростинка, нежной и отзывчивой, как струна скрипки.
Восточный фронт медленно и расчетливо, но неуклонно отступал. В сентябре сорок третьего года завязались бои на Смоленском направлении. Лисовецкий вырвался на хутор, где жила его любовь, чтобы отправить ее в безопасное место. И, возвращаясь на следующий день, в тумане раннего утра встретил колонну советских танков. Они стояли в перелеске, как стадо диковинных животных, задрав хоботы орудий к противнику. Он не почувствовал страха – было острое желание выбраться поскорее из окружения. Так он вскоре очутился на явочной квартире, где извлек из тайника нужные документы, обмундирование и утром следующего дня уже был в частях второго эшелона наступающей Красной Армии. Прорваться вперед он не помышлял, а немцы отступили уже далеко. Ему повезло – неожиданно встретил на одной из станций полевой армейский госпиталь. Обмотав голову бинтами, сильно заикаясь, с белорусским акцентом, он пристроился к приемному пункту, где уже лежало и сидело десятка два солдат. А через несколько дней, в команде выздоравливающих он работал по благоустройству госпиталя. Здесь своей аккуратностью и трудолюбием полюбился старшине хозроты Соснину и с его помощью получил подлинную красноармейскую книжку на имя сержанта Княжича.