Однажды, когда они в очередной раз отправились в Варшаву, им довелось пересечь какой-то странный район, где все кварталы были полностью разрушены и выжжены дотла.
— Здесь было еврейское гетто, — сказал пан Ковальский.
Юрек смотрел и не верил своим глазам. В его памяти сразу же встали знакомые улицы и переулки, дома и магазины, лица родителей, туманные фигуры братьев и товарищей по скитаниям. И вот — всего этого словно никогда и не бывало. А у него самого была совсем новая жизнь. Каждое воскресенье он вместе с семьей Ковальских отправлялся в костел. Перед этим он мылся утром в корыте для лошадей, а потом надевал сменную воскресную одежду Тадека и свои русские армейские ботинки. Как-то раз в середине недели, когда Тадек уехал с отцом на перевозки, Юрек остался дома, чтобы помочь пани Ковальской управиться с животными. Работы оказалось немного, и, закончив ее, он вышел побродить по улицам поселка и поискать, не играет ли кто в футбол. Но все его сверстники были еще в школе. Юрек долго бродил один, пока, незаметно для себя, не вышел наконец к костелу. Он немного поколебался, но потом все-таки решился войти. Внутри не было ни одного человека. Стояла полная тишина — совсем не так, как в воскресенье, когда костел был переполнен. Юрек сидел недалеко от алтаря и смотрел вокруг. Потом он услышал скрип двери. Вошел ксендз. Сейчас он был в простом одеянии, а не в том разукрашенном, в котором появлялся в церкви по воскресным дням.
— Ты убежал из школы? — весело спросил он.
— Нет, — сказал Юрек. — Я зашел просто так.
— Как тебя зовут?
— Юрек Станьяк. Я живу у Ковальских.
— А-а-а… — вспомнил ксендз. — Ты из тех, кого спасли во время наводнения. Иди помоги мне подвинуть стол.
И вдруг он увидел, что у Юрека нет руки.
— Не надо, не беспокойся, я справлюсь сам! — торопливо сказал он.
Юрек обиделся.
— Я могу делать все, святой отец, — сказал он.
Ксендз понял свою ошибку. Он кивнул, и они вдвоем внесли стол в комнату за алтарем.
— Хочешь чаю? — спросил ксендз.
— Да, спасибо, — сказал Юрек.
Ксендз приготовил чай, поставил тарелку коржиков, и они уселись за стол.
— Сколько тебе лет?
Юрек задумался.
— Я думаю, десять, — сказал он наконец.
— Ты уже был на причастии?
Юрек знал, что это такое. Ему уже случалось видеть деревенских детей, которые направлялись в костел для совершения этого обряда. Все мальчишки, даже самые отъявленные озорники, выглядели в этот день нарядно и чинно, точно господские дети, а девочки в длинных белых платьях и с цветами в волосах — как принцессы из сказок.
— Нет, не был.
— Скоро должно состояться причастие у большой группы детей. Я поговорю с паном Ковальским.
Неужто и он будет выглядеть, как эти деревенские? Юрек не мог поверить.
С того дня он стал время от времени заглядывать в костел и помогать там по мелочам — вытирал пыль, ковырялся в маленьком садике, пилил дрова для печи и то и дело беседовал с ксендзом за стаканом чаю. Однажды ксендз спросил:
— Как ты потерял руку?
— Она попала в молотилку. А врач, гадина, не захотел меня оперировать, велел оставить на всю ночь в коридоре.
— Почему не захотел?
Юрек смутился:
— Я не знаю.
Ксендз помолчал, а потом повторил свой вопрос:
— Что, он не сказал почему?
— Я не помню.
— И кто же все-таки тебя оперировал?
— Наутро пришел другой врач, но руку уже пришлось отрезать, потому что там был гной.
В другой раз ксендз рассказал Юреку, что во время войны был в крестьянском партизанском отряде.
— Где? — спросил Юрек.
— Мы целый год скрывались в Кампиноском лесу.
— Я тоже был там! — радостно воскликнул Юрек. — Иногда, летом, я уходил от своих хозяев, чтобы пожить немного в лесу.
— Я как-то встретил еврейских детей, которые там прятались, — сказал ксендз.
Юрек с тревогой поглядел на него, но ксендз смотрел на него с симпатией.
— А партизан ты ни разу там не встречал? — спросил ксендз.
— Один раз. Они убили моего пса, потому что его покусала бешеная собака.
Юрек рассказал ему об Азоре. Лицо ксендза опечалилось.
Наступил май. На этот месяц было назначено причастие для большой группы девятилеток и тех нескольких десятилеток, которые не успели вовремя пройти этот обряд из-за войны.
Пан Ковальский уже причитал в шутку, что ему придется готовить к обряду сразу двоих — и Тадека, и Юрека, — и обоих за свой счет. Ходили бы они в школу, как все, небось школа о них и позаботилась бы.
— Пригласишь ксендза? — спросила его жена.
— Что ты! Хватит с них и его ученика.
— Ну, этому можно и дюжиной яиц уплатить.
— Вот именно! — засмеялся Ковальский. — Главное, пусть спасет эти две грешные души.
В назначенный час обе грешные души ждали уже с утра, умытые, причесанные, в воскресной одежде и в большом волнении. Ученик ксендза долго беседовал с ними. Он объяснил им, что такое грехи и какие они бывают. Есть смертные грехи, из-за которых человек непременно попадет в ад, где его будут сильно мучить, а есть грехи обычные, которые можно искупить, если рассказать о них на исповеди.
— И тогда не попадают в ад?
— Если исповедаешься и получишь от ксендза отпущение грехов, выйдешь чистым и безгрешным, — обещал ученик ксендза. — Но для этого нужно честно исповедаться во всем-всем, иначе душа останется грязной и ничто тебе не поможет.
Юрек знал, в чем он не может признаться, даже на исповеди. Но вот вопрос: разве быть евреем — это грех? А если грех, то смертный или обычный? Попадают ли из-за него в ад?
В субботу они с Тадеком отправились на исповедь. Юрек выучил на память, что нужно говорить, входя в исповедальню. Став перед деревянной решеткой, которая отделяла его от ксендза, он перекрестился и произнес все, что положено.
— Я согрешил перед Богом такими грехами — воровал кур, яйца, овощи, фрукты, творог, а один раз украл у крестьянина его куртку.
Тут он запнулся. Ему послышался голос отца, который говорил ему: «И никогда не забывай, что ты еврей». Должен ли он признаться в этом сейчас? Неужели это грех — быть евреем? Нужно ли рассказывать об этом на исповеди? Он встряхнул головой и продолжал по-заученному:
— Больше грехов я не помню, а о тех, которые помню, сожалею и обещаю в будущем исправиться.
В тот вечер, придя ужинать, они с Тадеком были потрясены при виде двух наборов белоснежной, отглаженной одежды, возлежавших на родительской кровати, — брюки, рубашки, пиджаки, два кружевных воротника и две пары сверкающих туфель рядом на полу.