– Этого не может быть, – послышалось в ответ…
– Чепуха какая-то, – вполголоса обратился ко мне Павлов. – Разведка сообщает, что на границе очень тревожно. Немецкие войска якобы приведены в полную боевую готовность…» (3, с. 81).
Так ли это было или мемуарист немного присочинил, но несносная разведка в течение дня прислала много сведений, противоречащих доктрине Центра о невозможности войны. Командующий 3-й армией генерал В.И. Кузнецов сообщал из Гродно, что вдоль границы вечером сняты проволочные заграждения, а в лесу слышен гул многочисленных моторов. Сообщения с этими сведениями за подписью начштаба округа В.Е. Климовских было передано в Генштаб. Но все напрасно. Никаких мер предосторожности принимать было не велено. Как от камня, брошенного в воду, так от одного человека – Сталина – исходили волны, создающие атмосферу пассивного выжидания, парализующие весь военный организм Красной Армии.
В 20 часов того же дня командующий и начальник штаба 4-й армии тоже пошли в театр. Но, по свидетельству Л.М. Сандалова (начальник штаба), командарм А.А. Коробков нервничал и даже спрашивал у него: «А не пойти ли нам в штаб?» (4, с. 70). Около 23 часов их вызвал по телефону начальник штаба округа и предупредил, чтобы они были наготове. Коробков вызвал ответственных работников штаба, и последние часы перед войной они провели в помещении штаба армии. А.А. Коробков не имел права поднять тревогу, хотя еще 5 июня в информации из штаба округа сообщалось, что на брестском направлении, т. е. в полосе 4-й армии, находятся 15 пехотных, 2 моторизованные дивизии (3, с. 73). Но вечером 21 июня командующий 2-й танковой группой Гейнц Гудериан мог наблюдать в бинокль, как под звуки оркестра производится развод караула. Приведя эту выдержку из мемуаров Гудериана, Л.М. Сандалов заметил: «Гудериан явно не понимает, что здесь он выглядит как главарь банды, нетерпеливо ожидающий наступления темноты, чтобы напасть на ничего не подозревающую жертву…» (4, с. 90). Можно было бы понять чувства автора, если бы «жертва» не была вооружена танками и орудиями, и в том, что 4-я армия оказалась «жертвой», а не защитницей страны виноват был, конечно, не Гудериан.
Примерно в половине четвертого ночи Павлов, связавшись с Коробковым, сообщил ему, что ожидается провокационный налет фашистских банд на нашу территорию. На провокацию не поддаваться, лишь пленить их, но границу не переходить. Для этого необходимо привести части в боевую готовность, скрытно заняв доты Брестского укрепрайона и перебазировать полки авиадивизии, приданные 4-й армии, на полевые аэродромы (4, с. 92). То есть Павлов приказал сделать то, что войска были обязаны, исходя из тревожной обстановки, совершить минимум за неделю до начала войны.
Коробков уже начал было отдавать приказания, когда обрушился шквал огня. Армейская авиация, за исключением двух десятков самолетов, была уничтожена. В это время в штаб армии поступила директива № 1, предупреждавшая о возможности провокационного нападения немцев. А в половине шестого утра пришел приказ-телефонограмма из штаба округа: «Ввиду обозначившихся со стороны немцев массовых действий приказываю поднять войска и действовать по-боевому» (4, с. 96). Черный юмор войны.
Теперь все приказы либо запаздывали, либо опережали события. Характерны дальнейшие события в 4-й армии, которые с разными вариациями, но с одним результатом повторялись и в других частях прикрытия Западного фронта.
В полосе 4-й армии имелось шесть мостов через Буг: два железнодорожных и четыре автомобильно-гужевых. Немцы захватили их, почти не встретив сопротивления. Повторилось то же, что и в Литве. Одним из эффективных способов остановить наступление было установление контроля над переправами, но нигде мосты не стали препятствием для противника. Странно. В Европе уже полтора года бушует война, разведка шлет тревожные сообщения, а приграничные мосты продолжали охранять в режиме мирного времени.
Кроме того, в результате артиллерийского и авиационного налетов была уничтожена материальная часть артиллерии и большая часть лошадей артполков 6-й и 42-й дивизий, которые должны были оборонять Брестский район. То есть и артиллерия находилась в положении мирного времени.
22-я танковая дивизия находилась в 3 км от границы. Ее командир с началом артналета, не дожидаясь приказа, самостоятельно стал выдвигать танки к Бугу. Но дивизию накрыла артииллерия. Танки и другая техника большей частью были уничтожены еще в парках.
Подразделения 28-го стрелкового корпуса, готовившиеся к учениям вместе с 204-м гаубичным полком и 455-м корпусным артиллерийским полком, ночевали в палатках на артполигоне. Когда на них обрушились снаряды, они решили, что это ошибка в учениях, и ракетами и звуковыми сигналами пытались предупредить «своих». Но огонь только усиливался, и тогда до всех дошел смысл происходящего – война!
К 7 часам утра немцы ворвались в Брест. Бои за город продолжались все утро, но силы были несоизмеримы, и части Красной Армии к полудню отошли. В крепости остались не успевшие отступить воины из 6-й и 42-й дивизий, а также других разрозненных частей. С их именами и связана Брестская эпопея.
Около 12 часов дня немецкая авиация разбомбила два окружных артиллерийских склада. 4-я армия осталась без боеприпасов. В 14 часов авиация немцев уничтожила большую часть бомбардировщиков на аэродроме в Пинске.
Такова официальная сводка событий. В наше время ее оспорили ряд исследователей (разумеется, не из обоймы Министерства обороны). В частности, было поставлено под сомнение уничтожение всех складов горючего и боеприпасов, что якобы сделало невозможным длительное сопротивление советских частей. Как было на самом деле, выяснить доподлинно уже невозможно. Ясно лишь одно: 4-я армия ни к каким серьезным боям не готовилась, а вела сугубо мирную гарнизонную жизнь. Однако в тот же день по телеграфу из штаба фронта пришел приказ: «Войска 4-й армии… с утра 23.6.41 г. переходят в наступление в обход Бреста с севера с задачей уничтожить противника, переправившегося через р. Зап. Буг». В помощь из тыла должен был подойти 14-й мехкорпус.
С какой стати неизготовившаяся армия должна с ходу наступать на противника, о чьих силах никто в штабах не имел ни малейшего представления? Первые приказы из Москвы и Минска носили характер отмазки: «Вы там делайте, что сможете, а мы потом рассудим».
С утра 23 июня командование армии, исполняя приказ, обсуждать который по Уставу нельзя, попыталось организовать контрудар силами своего мехкорпуса, но в условиях паники и неразберихи ничего, естественно, не вышло. В оправдание командование корпуса сослалось на то, что дивизии были укомплектованы легкими танками.
Подбор танков в корпусе и вправду был странным. Для масштабных действий необходимы танки разных типов: тяжелые и средние для прорыва обороны и боя с танковыми силами противника. Для преследования врага и быстрого захвата дальних целей (мосты, аэродромы, транспортные узлы) хороши быстроходные легкие танки. Но 14-й мехкорпус имел только легкие танки – 464 Т-26 и небольшое количество плавающих танков Т-37/38. Не танковый корпус, а кавалерийское соединение. Может, его создатели предполагали использовать его для рейда по тылам? Во всяком случае для наступления в лоб мощной танковой группировки немцев корпус мало подходил, и советское командование должно было это знать. Фактически оно подставило танкистов. Не мудрено, что встречный бой закончился поражением корпуса. Но в штабе фронта из-за плохой связи реального положения дел не знали. Д.Г. Павлов 23 июня продолжал требовать разгрома прорвавшихся немецких войск силами 14-го мехкорпуса.