В отличие от молодежи, воспринимавшей происходящее почти как праздник, старшее поколение, помнившее Первую мировую войну, особой эйфории не испытывало и привычно принялось готовиться к длительным лишениям. В первые же часы войны в магазинах и на рынках выросли очереди. Люди скупали соль, спички, мыло, сахар и прочие продукты и товары первой необходимости. Многие забирали сбережения из сберкасс и пытались обналичить облигации внутренних займов. «Кинулись в магазин, по улицам бежали люди, покупая все, что есть, в магазинах, но на нашу долю ничего не осталось, были лишь наборы ассорти, мы купили пять коробок и вернулись домой». В целом, общий настрой был оптимистический. Пораженческих настроений практически не наблюдалось.
Вспоминает Л. Н. Пушкарев:
«Я готовился к экзамену — сдавать за третий курс педагогического института и занимался в Библиотеке имени Ленина, в главном здании, в старом здании, там был общий зал, и мы всегда обычно с утра приходили туда и готовились к экзаменам. Обычно часам к 9 — 10 места уже были все заняты, стояли в очереди. А в этот день, дело было воскресное, вдруг зал начал пустеть по непонятным причинам. И мы удивились и вместе со своим товарищем подошли на кафедру выдачи книг, а нам сказали: „Война началась“.
Вышли мы на улицу, увидали пустую Москву. Сразу народ бросился в магазины, закупать продукты — соль, спички, прежде всего… Мы стали звонить в районный комитет ВЛКСМ — узнавать, что нам делать. Нам сказали, что раз вы студенты третьего курса, вам нужно в первую очередь закончить учебу, сдать экзамены. И мы стали сдавать экзамены. Надо сказать, что тут уж было особенно не до них, но сдали экзамены в конце июня, а в самых первых числах июля нас направили добровольцами рыть окопы».
Вспоминает Д. Я. Булгаков:
«Я жил в селе Скородном, Большесолдатско-го района Курской области. Трагически сложилась судьба этого села… В тот день шел проливной дождь. Я сидел дома, вдруг вижу, по грязи бежит мой друг и единомышленник Сережка. Мы с ним очень переживали, что не удастся попасть на войну — Халхин-Гол, Финская окончились без нас. Удалось… Бежит: „Война!“ Мы под дождем, по грязи побежали в клуб. А там собирается народ, митинг. Никого приезжих из района не было, только местный актив — счетовод, бухгалтер. Выступают: „Мы их разобьем! То да се“… А как немцы пришли, они для них яйца собирали… Настроение было такое — жаль, что мы не попадем, ведь их быстро разобьют, а нам опять ничего не достанется».
Вспоминает Н. Л. Дупак:
«В июне 1941 — го мне было 19 лет. Я снимался в роле Андрея в фильме Довженко „Тарас Бульба“. В субботу и воскресенье у нас был выходной. Нам сказали, что мы должны будем посмотреть какую-то зарубежную картину, для чего мы должны были в воскресенье в 12 часов быть на студии. В субботу я что-то читал и перечитывал — лег спать поздно и проснулся от стрельбы. Я выхожу на балкон, из соседнего номера тоже выходит мужчина: „Шо це таке?“ — „Да це мабуть маневры Киевского военного округа“. Только он это сказал, и вдруг метрах может быть в 100 самолет со сватикой разворачивается и идет бомбить мост через Днепр.
Это было часов в 5 утра… Сосед побледнел — что-то не похоже на маневры. Спустились вниз. Никто ничего не знает. За мной никто не приехал. Я поехал на студию на трамвае. Вдруг опять налет. Бросили бомбу на еврейский базар, который был на том месте, где сейчас находится цирк. Первые жертвы. Приехал на студию. Услышали выступление Молотова. Картина стала ясна. Митинг. Александр Петрович выступил и сказал, что вместо запланированных полутора лет на съемку картины, мы сделаем это за полгода и будем бить врага на его территории. Настрой был вот такой. Но буквально на следующий день, когда мы приехали на съемки, той массовки, в которой участвовали солдаты, не было. Тогда мы поняли, что извините, но это всерьез и надолго».
Вспоминает В. Д. Рычков:
«Я жил в Киселевске Кемеровской области. На начало войны реакция у людей была разной. Взрослые встретили войну со слезами на глазах, с озабоченностью, расстроенными. Бегали к друг другу, шептались, обменивались мнениями, понимали, что надвигается страшная беда. А мы, молодежь, — с энтузиазмом и воинственно. Собрались в горсаду нашем на танцплощадке, но ни о каких танцах не было речи. Мы все разбились на две группы. Одна группа „специалистов военного дела“ утверждала, что 2–3 недели — и от фашистов ничего не останется. Вторая, более степенная группа, говорила: „Нет, не 2–3 недели, а 2–3 месяца — и будет наша полная победа, разгромят фашистов“. Азарта этому придавало еще необычное явление. В это время на западе был не обычный „закат как закат“, а багрово-красно-кровавый! Еще говорили: „Это наша Красная Армия так обрушилась всеми огневыми средствами на немцев, что видно даже и в Сибири!“ Ну, это была утопия, конечно. А я… Сейчас я не знаю, по какой причине, но тогда стоял и думал: „О чем они говорят?“ Мне говорили, что я всегда был умным, — может быть, я не уверен. Мой друг Ромашко, он и сейчас живой и может подтвердить, спрашивает: „А ты, Валька, чего стоишь и не говоришь своего мнения?“ И я говорю дословно следующее: „Нет, ребята, надело нашей победы уйдет не менее 2–3 лет“. Какой тут шум-гам начался! Как меня только не оскорбляли! Как не обвиняли! Я все думал, лишь бы по морде не надавали за такой прогноз. Не знаю, не могу объяснить почему, но я был уверен, что какие там 2–3 недели! Два года, как я сказал. Но оказалось, что я хоть и был ближе к истине, но сильно-сильно ошибался…»
Вспоминает Т. А. Иванова:
«Мне было десять лет, когда началась война. Мы жили в Анапе на улице Нижегородской, это сейчас улица Сабурова. Было воскресенье. Я с подружками пошла в кино. Кинотеатр „Спартак“ стоял на месте санатория „Голубая волна“. Мы пришли в кинотеатр, еще до сеанса спустились к морю и в лодке я нашла пистолет. Я подумала, что это игрушка, взяла его, а он тяжелый. Я испугалась и бросила в воду. Это было, как знамение…
Почему мне попался этот пистолет? Я закричала подружкам, они подбежали. Мы его попытались достать — вода чистая была, тихо, но не смогли. Побежали в кинотеатр, и там нам объявили, что началась война. Я прибежала домой, сказала папе. Папа уже знал, что началась война. Бомбили Киев, Севастополь. Я ему говорю: „Ой, хоть бы одна бомба упала у нас, мы бы посмотрели, что это такое“. Он говорит: „Если хочешь посмотреть, то посмотри на снаряд“. А у нас был во дворе турецкий снаряд. Он наполовину в землю ушел, а донце торчало. Папа там всегда колотил какие-то металлические детали, а я на нем орехи била. Потом он повел меня в музей на улице Пушкина, где сейчас „Луч“. Там мы смотрели на круглые снаряды, бомбы. Из чего они были сделаны, не помню. Были там длинные снаряды, он мне все это показал и сказал, что это очень страшно».
Вспоминает Н. П. Овсянников:
«Война началась очень буднично. Не так, как я вижу в кино. Может быть, где-то было так, но у нас нет. Буквально 22 июня мы с товарищами купались на пляже, идем домой. В 2 часа дня. Где Дом совета ветеранов, был городской радиоузел, такой одноэтажный дом на высоком цоколе. Что такое?! Человек 40–50 стоят у окна радиоузла, на подоконник выставлен громкоговоритель. Кто-то ведет доклад, речь какая-то. Мы остановились, спросили. „Началась война! Выступает Молотов“. И мы услышали только концовку его выступления. Так я впервые услышал о войне. Мы сразу в ОСАВИАХИМ. Начальник ОСАВИАХИМа кому-то звонит, ему звонят. Пошла такая суматоха, он говорит: „Ребята, пойдемте со мной в городской совет“. Пришли на второй этаж, там начальник. Он говорит: „Надо населению города объявить, что началась война. Чтобы люди знали, что началась война“. Может быть, это странно слушать. Такая тогда жизнь была. Я жил с семьей по улице Кирова. На весь квартал от Черноморской до Серебряной были две радиоточки — у меня в доме и у соседа через 3–4 двора. Поэтому неудивительно, что он говорит о том, что надо оповестить население о начале войны. Открыл шторку, за которой на стене висела карта города. Разделил каждому по улице: „Ходите и говорите, что началась война“. Я пошел с товарищем, с Федей Кравченко. Вот так заходим в пустой двор и кричим: „Хозяин!“ — „Что вы хотите?“ — „Подойдите сюда. Вы не слышали, что началась война?“ — „Нет“. — „С Германией. Нас обязали всех оповестить и вас втом числе, чтобы вы соблюдали светомаскировку. На ночь все окна зашторить, чтобы нигде не просвечивался свет“. — „Зачем?“ Разъясняем, чтобы не бомбили. Так мы прошли несколько кварталов, объявляли о начале войны».