Book.

И. Яворская выступает перед офицерами и солдатами 37-й гвардейской стрелковой Речицкой, дважды Краснознаменной орденов Суворова, Кутузова [1-й степени] и Богдана Хмельницкого дивизии

Вскоре началась Курская битва, которая стала моим боевым крещением. Что можно рассказать об этой битве? Я не могу описать эту битву, это надо было видеть и пережить. Иногда, вспоминая ее, я даже не представляю, как мы все это могли вынести. Сейчас это кажется сном или каким-то кино. А тогда было единое стремление — победить. Было стремление выполнить свой долг, сделать что-то нужное для победы. Много было боевых эпизодов. Я вытаскивала с поля боя раненых. На себе тащить их я, конечно, не могла и тащила их волоком на плащ-палатке. Я стелила плащ-палатку рядом с раненым, и если он был в сознании и мог двигаться, то он сам на нее ложился.

Я брала угол плащ-палатки, наматывала его на запястье руки, становилась на четвереньки и волоком тащила раненого за собой. Где можно было подняться, я поднималась и пятилась, волокла плащ-палатку с раненым задом наперед. Если раненый был без сознания, то я так же стелила плащ-палатку рядом с ним и накатывала его на нее, как бревнышко катят. Затем я подползала под плащ-палатку, клала угол себе на плечо и ползла по пересеченной местности на четвереньках. С собой я все время носила автомат и санитарную сумку. В санитарной сумке я носила бинты и шины — на тот случай, если видно, что перелом. У меня было много стерильных пакетов. Моя задача была остановить кровотечение и вытащить раненых с поля боя. Затем я собирала раненых в блиндаже, и, пока ждали транспорт, я им делала противостолбнячные прививки.

Каску я в бою никогда не носила. Носила пилотку или косынку цвета хаки. Косынка все-таки удобнее, пилотка слетала постоянно. Санитарную повязку с красным крестом я не всегда носила — это все-таки больше для кино, а на войне не до этого было. Там ведь было так, что после боя я была вся в крови раненых — и руки, и гимнастерка — всё. Потому что при перевязке легочных ранений, ранений в брюшную полость раненых надо оборачивать бинтами, надо к ним прижиматься — конечно, запачкаешься.

У меня есть стихотворение «Прости», написанное как раз в 1943 году, описывающее, как я тащила раненого, но не донесла:

С рассветом разгорелся бой,

Жестокий, яростный и злой,

За овладение высоткой.

Казалось, будет он коротким.

Но холм, что справа сер и хмур,

Плюет свинцом из амбразур,

Огнем прижал к земле ребят,

А я опять ползу назад.

В края вцепившись мертвой хваткой,

Тащу бойца на плащ-палатке.

С высот прямой наводкой бьют,

Снаряды рвутся там и тут,

Сжимает голову в тиски,

А воздух рвется на куски.

«Ты потерпи, дружок, постой.

Вон там кустарник есть густой.

Мы отдохнем — и снова в путь,

Еще немножечко, чуть-чуть.

Лесок уж близок. Ну, вперед!»

Ах, как он, гад, прицельно бьет!

Полны песком глаза и рот.

И все-таки вперед, вперед!

Я знаю хорошо маршрут…

«Послушай, как тебя зовут?

Эй, эй, солдат! Ты не молчи,

А коль нет мочи, то кричи.

Ну, хочешь, покричим вдвоем?

Мы скоро, скоро доползем.

Я знаю: больно, дорогой,

Но хоть на миг глаза открой.

Эй, эй, солдат! Ну, что же ты?»

Не дышит. Тонкие черты

Застыли. В пальцах горсть земли.

«Прости, родной! Не доползли…»

Я начала писать стихи как раз с того момента, когда попала в экстремальную ситуацию, когда война меня захватила. Первые свои стихи я написала еще до начала Курской битвы, когда мы выдвигались к фронту. Это было еще зимой. Вокруг огромные сугробы, ни одной целой деревни. Все разбито, сожжено, одни печные трубы торчат. Мы неделями не видели крыши над головой. И вдруг мы набрели на уцелевший хуторок, и солдаты кинулись туда отогреться. Выставили часовых и набились в эти хаты, как сельди в бочку. В хате повалились на пол вповалку, где и как только можно. Каждый сантиметр был занят лежащим солдатом. А бабульке, хозяйке этой хаты, даже места на печке не осталось. Я смотрела с какой-то жалостью и страхом, как она, эта бабушка, почти всю ночь простояла перед образами в молитве. И это впечатление было настолько сильным, что я написала стихотворение «Молитва», которое положило начало моей первой фронтовой тетради, моему дневнику в стихах. Я не вела дневник как таковой, не записывала событий в хронологическом порядке. В этот дневник я в стихотворной форме записывала только то, что меня тронуло и поразило до глубины души.

Снега, снега, а за снегами,

Там, где поземка белая метет,

Старушка с грустными глазами

И день и ночь сыночка ждет.

Горит лампадка у иконы,

И как от века на святой Руси

Кладет глубокие поклоны

И шепчет: «Господи, спаси!»

А за окном бушует ветер

И воет, воет, как голодный пес.

Остался сын последний, третий,

Молись, чтобы Господь пронес.

Если еще говорить о быте на фронте, то к нам достаточно часто приезжала баня — огромная палатка, рядом с которой ставили «вошебойку» — дезкамеру. В палатке-бане было три отделения — два маленьких и одно большое. В первом отделении солдаты раздевались, я все их обмундирование сгребала и относила в «вошебойку». В большом отделении солдаты мылись, а в маленьком отделении с другой стороны солдатам выдавали новое, чистое обмундирование. С этой баней к нам приезжали санитары и санитарки, так что мне было легко — я там только помогала. Помимо этих специальных банно-прачечных отрядов были пекарские отряды и прочие специализированные части.

В Курской битве мы были на северном фасе, наступали в районе Дмитра-Орловского. Очень много было раненых, не говоря уже об убитых. Но самое страшное было, когда приходилось обрабатывать обгоревших танкистов. Это было страшнее всего, потому что комбинезоны с них снимались вместе с кожей. Все это сгорало вместе, слипалось. Это были такие ужасные раны, такая боль, что я не представляю, как это можно пережить.

После этого мы наступали на Украине, форсировали Днепр. Все то же самое: раненые, убитые, очень тяжелые бои. Мы форсировали Днепр севернее Киева, а затем резко повернули на Белоруссию. Там мы стали частью 1-го Белорусского фронта под командованием Рокоссовского, а нашей 65-й армией командовал Павел Иванович Батов. Потом 1-м Белорусским начал командовать Жуков, а мы остались в ведении Рокоссовского на 2-м Белорусском. Командир нашей дивизии при ее основании был Жолудев, затем его отправили на повышение. [13] Затем дивизией командовал Ушаков, затем, очень непродолжительное время, Морозов. [14] После него почти до конца войны, до своей геройской гибели под Данцигом, нашей дивизией командовал первый в Красной Армии узбекский генерал Сабир Рахимов. В Великую Отечественную войну он был единственным генералом из узбекского народа. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.