«А он ведь прав, — думает Мошенский. — Вот и Бутаков хитровато посмеивается… Во всяком случае, придется оборудовать свой НП, назначить на нем старшим одного из лейтенантов и в зависимости от степени воздушной опасности управлять работами по строительству…»
Мошенский хорошо знает краснофлотца Ивана Тягниверенко, прибывшего на плавбатарею из морпограншколы. Тягниверенко до войны входил в сборную команду Украины по тяжелой атлетике, и теперь его недюжинная сила как нельзя лучше пригождается там, где по-настоящему трудно и тяжело. А кто же второй?
— Кто с вами второй? — спрашивает он у Тягниверенко.
— Краснофлотец Филатов! — отзывается стоящий под дальним концом пятиметрового бруса незнакомый моряк.
— Товарищи, немедленно положите брус и бегом в укрытие! — приказывает Мошенский.
Тягниверенко какое-то время медлит… Его крупные губы трогает виноватая улыбка:
— Товарищу старший лейтенант! Дозвольте… Нам же все равно в ту сторону бежать…
— Мы быстренько! — поддерживает товарища Филатов.
— Никаких «быстренько»! Прекратить ненужные разговоры! Выполняйте, что вам приказано, с первого слова!
— Есть, с первого слова!
— Есть…
Краснофлотцы положили брус и трусцой поспешили к «Квадрату». Бутаков по-прежнему молчит, покуривает трубочку. Он бы не осудил командира плавбатареи, если бы тот разрешил краснофлотцам отнести брус на «Квадрат», но теперь с уважением думает, что Мошенский поступил абсолютно верно: никаких, даже внешне полезных для дела, уступок командир делать не должен. Слово его должно быть законом. Это главное. Дисциплина расшатывается с малого, иной раз с такого соглашательства с «просьбой» подчиненных… Бутакову пора. Он прощается с Мошенским, желает командиру «Квадрата» боевой удачи.
— Надеюсь вскоре услышать добрые вести о вас и о плавбатарее!
— Спасибо. Постараемся, товарищ капитан второго ранга, оправдать ваши надежды.
Это была их единственная встреча. Больше на плавбатарее Бутаков не бывал и Мошенского не видел…
Однако кое с кем из знакомых ему краснофлотцев он еще встретится. Но случится это почти через год…
…Прошла всего лишь неделя, а Мошенскому казалось, что минул месяц. Дни и ночи слились в единое, неразрывное время.
Мошенский похудел, обветрился. Лицо и руки его, еще недавно по-ленинградскому бледные, успели приобрести крымский загар, глаза лучились энергией.
Честно сказать, он не ожидал, что создание плавучей батареи будет вестись с таким размахом, при участии стольких специалистов и мастеров морзавода. После беседы с полковником Жилиным в штабе ПВО у Мошенского сложилось представление, что плавбатарея будет чем-то вроде большой зенитной баржи. У Жилина все звучало куда как просто. «Оборудуете старый броненосный отсек, установите орудия, приборы — и на якоря, в море».
Мошенский думал, что в основном только его людям — будущему экипажу батареи — придется самим все оборудовать и устанавливать. А тут такое!
Сергей Мошенский испытывал необыкновенный подъем. Он готов был помогать каждому инженеру, каждому мастеру, готов был не уходить с «Квадрата» сутками — и действительно пропадал на нем, оставляя лишь несколько часов на сон. Однако он постоянно чувствовал какую-то тревожащую его раздвоенность души.
Последние пять лет он привык ощущать себя военным, и только военным. Он уверовал в то, что флотская служба — суть и стержень всей его жизни. И вдруг эта метаморфоза… Он — один из строителей батареи. С ним советуются, его теребят десятки людей. Он вдыхал знакомые запахи разгоряченного металла, вслушивался в гул станков и визг сверл, в голоса захваченных работой людей.
Оказывается, сохранилась в нем еще рабочая косточка. Вырос-то он в трудовой семье. Отец и четверо сыновей работали на заводе. Днепропетровский алюминиевый дал ему, Сергею Мошенскому, комсомольскую путевку в новую жизнь, на флот…
В эти дни строительства плавбатареи он порой жалел, что не может в полную меру выполнять какое-то одно дело. Приходилось быть одновременно и командиром, и инженером-судостроителем, и просто рабочим.
…Багровые от натуги моряки подтягивали стальные листы судосборщикам бригады Анатолия Распундовского, и те, рассыпая огненные искры, кроили их, подгоняли, экономя каждый сантиметр дорогостоящего металла.
Мастер Никита Рубан, с усталым лицом и красными от бессонницы глазами, размечал трассы трубопроводов и энергожгутов. В душном нутре «Квадрата» рядом с его бригадой работали электрики плавбатареи. В отличие от других своих подчиненных Мошенский уже знал их поименно. Наверное, потому, что втайне душой тяготел к энергетике.
Тугие и упрямые, похожие на толстенных удавов, энергожгуты сопротивлялись, не хотели укладываться по линии монтажа.
Недавний метростроевец краснофлотец Михаил Ревин, старшина-электрик Николай Кожевников и двое рабочих морского завода, стиснув зубы, что есть силы пытались согнуть неподатливые провода…
Мошенский не выдержал, уперся обеими руками, подналег. Силенка была: зря, что ли, все эти годы «качал» мышцы греблей и усиленной физзарядкой! Петля согнулась, пошла на место…
— Как мы его ловко: раз — и готово! Вот что значит вы, товарищ командир, вовремя подсобили! — Старшина 2-й статьи Николай Кожевников лукавил.
Мошенский засмеялся: помогла, мол, мышка-норушка вытянуть репку! Пошел на верхнюю палубу. Там ему не понравился жгут…
Взял монтажную схему. На свету, возле отверстия будущего иллюминатора, внимательно изучал ее, затем спросил мастера, почему жгут проходит по верхней палубе. Рабочий ответил: «Сказали крепить тут — стало быть, тут и крепим». Мошенского ответ не устроил, пошел наверх искать Лозенко. Нашел, доказал. «Попробуем обойти!» — пообещал инженер.
Низкими и узкими показались намеченные на броне мелом смотровые щели в боевой рубке. А может, виноват был собственный рост — 182 сантиметра…
Широко расставил ноги, примерился. Нет, не годятся. Небо просматривается плохо. А главное — небо. Батарея-то зенитная! В конце концов, именно ему, старшему лейтенанту Мошенскому, здесь стоять и через эту щель наблюдать. Снова говорил с инженерами, вместе нашли оптимальное решение.
Оборудовались погреба, велся монтаж элеваторов подачи снарядов. Ослепительно сверкали огни электросварки, к не остывшим еще переборкам крепились койки, трапы, крышки люков, устанавливались поручни и леерные ограждения. Гул компрессоров сливался со скрежетом и грохотом сотен сверл, зубил, чеканов…
В кубрике непривычно и приятно пахло свежим деревом — мастер Савелий Койча со своими столярами старался создать возможно больше удобств для зенитчиков. «Разве это жизнь, если кругом одно железо? — рассуждал Койча. — Кажется, невеликое дело — деревянный стол или скамья под казенным местом, а человеку приятно, и отдохнет он душой и телом, потому как дерево — это сама жизнь на Земле».