Мошенский включил свет, настольную лампу, на столе увидел письмо Веры. То, которое он получил. Теперь он знает, где она, что с ней.
Ей был выписан литер и документы на местожительство в Ташкенте, но по дороге ее и других женщин задержали в станице Терновской Краснодарского края…
Затем семьи командиров переехали в город Тихорецк, где им дали жилье и, в частности, Вере комнату. Выделили топливо, и теперь, как сообщала Вера, в Тихорецке они и будут зимовать.
Скоро Вера станет матерью… Сергей всячески старался ободрить, поддержать ее. Уже третью ночь он писал для нее большие, подробные письма. Его, конечно, беспокоило, что единственная непосредственная связь плавбатареи с землей все еще прервана. Минный заградитель «Дооб» вот уже несколько дней не приходит, а значит, его письма для Веры лежат у почтальона неотправленными. «Ничего, — успокаивал себя Мошенский, — прочтет все сразу. Поставлю на них номера».
…Мошенский только что дописал очередное письмо. Откинулся на спинку старого вращающегося кресла, которое жалобно скрипнуло, точно предупреждая, что оно давным-давно на каком-то уже списанном на слом боевом корабле честно отслужило свой век, но вот не ушло на пенсию и потому его надо поберечь.
Мошенский встал, с удовольствием потянулся, размял сильное тело. Усталости не было, хотя день был, как обычно, хлопотным, заполненным боевыми тренировками, тревогами и прочими сугубо командирскими делами.
В каюту вошел хмурый, встревоженный Середа. Прямо с порога, стягивая теплый реглан — на батарее недавно выдали зимнее обмундирование, — сказал:
— Трудная весть, Сергей Яковлевич… Наши вчера ночью Одессу оставили. Сейчас радист принесет радиограмму. Он ее при мне принял… Дела…
Середа сел на койку, подпер голову руками. Мошенский сосредоточенно смотрел в одну точку, на лежащие на столе наручные часы… «Одесса в руках врага. В газетах еще недавно писали, что на подступах к городу немецко-румынские войска не могут преодолеть героическое сопротивление наших войск. Что же произошло?»
— Почему мы ее сдали, Нестор Степанович?
Мошенский в глубине души надеялся, что его комиссар знает, понимает что-то, ему, Мошенскому, неведомое. Нестор Степанович — коммунист почти с десятилетним стажем. Высокое звание коммуниста было для Сергея Мошенского всегда пределом человеческого совершенства. Потому-то, будучи уже командиром, не спешил со вступлением в партию, считал, что рано, что еще недостоин.
Удрученный только что услышанным, он ждал ответа.
Середа посмотрел в полутьму каюты. Глухо ответил:
— Не знаю. Пока я вам этого объяснить не могу. Плохо без связи с политотделом… Надо до всего доходить самому… Ну да ничего, ночь подумаю, а утром объясню…
— Зачем же одному, Нестор Степанович? Вместе пораскинем, подумаем, как лучше объяснить сложившуюся обстановку.
В дверь постучали. Вошел старшина отделения радист Некрасов. Лицо утомленное. Даже серое какое-то.
— Товарищ командир, радиограмма.
Мошенский пробежал глазами протянутый ему листок. Одесский оборонительный район эвакуирован. Держать на высоте боевую готовность и бдительность. Задача плавбатареи остается прежней.
Мошенский оделся, поднялся на верхнюю палубу. Глаза не сразу привыкли к темноте, а когда привыкли, все равно надо было идти на ощупь, по памяти. Глухая, беззвездная ночь смешала море, небо и палубу. Нигде, даже на далеком берегу, ни огонька, ни прожекторного луча. Все словно вымерло.
На мостике, на своих местах, сигнальщики и вахтенный командир лейтенант Даньшин. По каким-то неведомым признакам узнал он Мошенского, негромко доложил, что обстановка на море и в небе без изменений, спокойная.
«Без изменений… — Мошенский горько усмехнулся. — Ничего еще не знает. Пусть. Утром соберу лейтенантов».
Мошенский спустился по трапу, решил проверить дежурные расчеты возле орудий. Из орудийных расчетов в постоянной готовности находились расчет 130-миллиметрового орудия, 76-миллиметровое орудие Лебедева и кормовой пулемет старшины Андреева.
Возле орудия Лебедева слышался негромкий разговор.
— Теперь идуть дожди. Забуксуеть вся его техника. У нас, на Смоленщине, знаешь, какие дороги? А никаких дорог. Трактор — сильная машина — и то вязнеть. Ну, и танки ихние увязнуть. «Колесо по Европе неслось, а в Расее увязло по ось». Такая пословица есть, слыхал? Еще с времен Наполеона…
— Чудак ты, Воронцов, — Мошенский без труда узнал солидный говорок Семена Здоровцева, комендора из запасников, недавнего гениченского рыбака. — Думаешь, на Украине везде асфальт да булыжник? Там тоже дороги не ахти, а он пропер…
— Так ведь когда пропер-то? — не сдавался Воронцов. — Летом. А сейчас осень. Дожди вот-вот пойдуть. Увязнеть он по самую ось. Попомни мое слово.
— Дороги, хлопцы, дорогами… дожди дождями, но главное — бить его надо. Бить! Под дых. Хитро бить. С фокусами, с тактикой там разной…
А это уже Лебедев. Мошенский мысленно похвалил командира орудия.
— Упереться надо и стоять. Пусть слева отходят, справа отходят. Стоять, и точка!
— Стоять… Думаешь, Леша, те, что отходят, кадровые пехотные бойцы и командиры, хуже нас с тобой? Они тоже хлопцы будь здоров. Сила у него, видать, огромная. Нужен срок, чтобы застопорить ее. И тоже сила, техника нужна. А отходят потому, что приказ, наверное, такой…
— Не может, Семен, все время быть приказ на отход. Вот насчет техники его с тобой согласен. Видать, в ней у немца пока перевес… Но ничего. Мы народ работящий, терпеливый. Переработаем немца. Перетерпим. Пересилим! У него ведь ум заводной, а у нас, русских, живой, с выдумкой. Натура наша такая: пока крепко не разозлишь, по морде не дадим.
Воронцов засмеялся. Возразил: куда же, дескать, сильнее еще злиться-то… И так кровью умываемся. Спросил Лебедева:
— Твои-то родные где? В Ленинграде? А немец? Под Ленинградом! Пора бы, тезка, и тебе разозлиться.
— За меня не изволь сомневаться. Я хоть завтра — в морскую пехоту. В глотку им зубами вцеплюсь…
Моряки умолкли. Слышно было, как внизу, возле борта, ритмично плескались волны.
«Никому нет покоя… Ничья душа не отдыхает, — думал Мошенский. — Люди жаждут жаркого дела. Вот и Лебедев — «в морскую пехоту»… А у нас здесь, у нас трудно… Очень трудно. От сознания того, что оторваны ото всех, оттого, что ни одного немца сбить пока еще не удалось. Надо держаться. Держаться надо, Сергей! Бойцы у нас золотые. Как это Лебедев только что сказал? У немца ум заводной, а у нас, у русских, живой, с выдумкой… И еще что-то очень хорошее, точное… Да, переработаем, перетерпим мы немцев! Хорошо, Лебедев… Очень хорошо. Только еще одно… Передумаем мы их, немцев-то! Передумаем. Перевоюем! Вот завтра соберу лейтенантов, обсудим составленные нами таблицы, условимся о вариантах боя, проиграем — и все это в дело. Ничего. Начнем мы бивать. Еще как начнем!»