— Поздно спохватились! — радостно сказал Полтаев.
— Пронесло… — согласился Ревин.
Утром, на траверзе Феодосии, буксир обнаружили два Ю-88. В слепящих лучах разгоравшегося солнца ринулись в атаку. Все, кто имел стрелковое оружие, открыли по самолетам беспорядочный, отчаянный огонь. Старший лейтенант, бегая по палубе, пытался организовать стрелявших, подавал какие-то команды, но каждый палил на свой страх и риск…
«Юнкерсы» прошли так низко, что сквозь стекла кабин были видны очкастые лица летчиков, а под крыльями, позади моторов, грязные полосы — следы выхлопных газов. Из задних кабин, на выходе, замигали огни пулеметов. Немецкие бортстрелки вели огонь по буксиру. Бомб у «юнкерсов» почему-то не было. К тому же у них, очевидно, кончалось горючее, потому что больше в атаку они не заходили и взяли курс на землю.
Михаил Ревин с удивлением обнаружил, что буквально в трех шагах от него палуба расщеплена пулями, два пехотинца убиты наповал, а Николай Кожевников как-то странно побледнел, хотя старался улыбаться и выглядеть, точно ничего не случилось. А видно, все же случилось. Попросил Ревина:
— Миша, взгляни-ка, что у меня там… Жжет, собака…
Пуля касательно задела ягодицу, и рана обильно кровоточила. Нашли медикаменты, неумело, с трудом сделали перевязку.
— Вот паразиты!.. — ругался Кожевников. — Нашли уязвимое место… Такую рану ни самому посмотреть, ни людям показать…
На мостике слышался шум, возбужденные голоса.
— Что там такое? — поморщившись от боли, поднял голову Кожевников. Сидеть он не мог — либо стоял, либо, как сейчас, лежал.
— Схожу узнаю, — сказал Ревин.
— Я с тобою, — вызвался пехотинец с забинтованной головой. Тот самый, которого взяли, когда вчера плыли на батарею. За минувшую ночь пехотинец несколько окреп, набрался сил и теперь выглядел довольно бодро.
Ревин подошел к мостику. Навстречу буквально скатились с трапа двое и опрометью бросились в гущу людей на палубе. В просвете поручней и неба возникла гневная фигура третьего человека — моряка. Судя по нашивкам на кителе — старшего лейтенанта.
— Я вас, подлюг, найду! Придем к нашим, сдам в СМЕРШ!
Смуглое, чем-то напоминавшее цыганское, лицо старшего лейтенанта дышало гневом. В руке он держал наган. Видно, те, убежавшие, были близки к тому, чтобы командир разрядил в них свое оружие.
— А ты что? — тяжело дыша, спросил он, глядя сверху вниз на Ревина.
— Ничего. Слышу крики — подошел… — ответил Ревин.
— «Подошел»… Может, тоже, как эти… будешь требовать, чтобы к Феодосии идти, в плен сдаваться?!
— Ты, старшой, чудить чуди, а хреновину не городи! — вспылил пехотинец. Выступил из-за спины Ревина.
— Кто там еще? — Рядом со старшим лейтенантом возник еще один флотский командир. Звания его видно не было, но и он, возбужденный только что случившимся, горел желанием действовать. Почувствовав это, морской пехотинец примирительно сказал им обоим:
— Вы, товарищи, не кипятитесь и будьте за нас спокойны. Я — член партии. Он — тоже. Можете на нас рассчитывать и доверять.
— Хорошо. Идите сюда! — уже спокойно позвал старший лейтенант и, когда они поднялись на мостик, в упор, негромко потребовал, чтобы пехотинец предъявил партийный билет. Пехотинец помедлил. Взвесил про себя полномочия требовавшего партбилет и, решив, видно, что такие полномочия у старшего лейтенанта есть, засунул руку под бинты. Морщась от боли, достал красную книжечку…
— Вот! — не выпуская документ из рук, открыл, дал прочесть.
— Хорошо, — удовлетворенно кивнул старший лейтенант, пояснил, что он вынужден принять на себя командование кораблем — он так и сказал «кораблем», потому что капитан серьезно ранен. Только сейчас Ревин и пехотинец заметили, что раздетый по пояс старик капитан как-то понуро, беспомощно сидит на мостике и лейтенант-моряк (Ревин почему-то четко зафиксировал про себя: «Третий командир тоже моряк. Моряки взяли руководство — это хорошо!») делает ему перевязку плеча.
— Кто его? — спросил пехотинец.
— «Юнкерс».
— А я думал, те, что убежали…
— Я бы им убежал, — пригрозил старший лейтенант и пояснил, что те двое пытались насесть на раненого капитана, чтобы тот повернул буксир к берегу, к Феодосии. Все равно, мол, не уйти, не выбраться, и улетевшие немецкие бомбовозы наверняка сообщат своим. Прилетят другие, у которых и бомбы найдутся… — Словом, сдаться, подлюги, хотели… Как твоя фамилия? — обратился старший лейтенант к пехотинцу. Тот ответил. — Так вот… Назначаю тебя на время перехода комиссаром корабля. Ясно?
— Ясно… — удивленно выдохнул пехотинец и взглянул на Ревина — уж не ослышался ли? Спросил несмело, какие же будут его комиссарские обязанности.
Старший лейтенант недовольно произнес:
— Не знаешь, что ли? Обычные комиссарские. Моральный дух людей держать на высоте. При любых обстоятельствах. Даже на дне, у этого… Черт его подери… — Старший лейтенант пощелкал пальцами, мучительно подыскивая нужные слова, и один из лейтенантов, не выдержав, подсказал: «У Нептуна!» — но старший лейтенант точно и не слышал его, закончил: — … у черноморского подводного царя, понял?
— Понял.
— Ну и… обойди народ, перепиши всех партийных и комсомольцев. Да не один действуй, а с помощниками, с активом. И это… — Старший лейтенант снова щелкнул пальцами. Ревин только теперь заметил, что щека старшего лейтенанта нервно дернулась — очевидно, последствие недавней контузии. — … информируй, как и что. Договорились?
— Договорились.
— Ну и ладушки.
Карие глаза старшего лейтенанта по-доброму блеснули. Он, пожалуй, и при желании толком бы не смог объяснить, чем понравился ему этот лопоухий с забинтованной головой парень. Может, простодушием и какой-то внутренней, жившей в нем смелостью — не побоялся же сказать: «Чудить чуди, а хреновину не городи». Его можно понять: коль на измену намекают, и не то ответить можно. Однако ответит вот так, сразу, не каждый. Другой стоявший рядом с ним моряк не ответил. Но и тот был чем-то симпатичен. Большие доверчивые глаза глядели из-под бескозырки с надписью «Парижская коммунна». Знавал старший лейтенант такой уважаемый корабль…
Пехотинец и Ревин спустились с мостика.
— Пойду в рубку, спрошу бумаги, — сказал пехотинец. — Список надо составить.
— Иди.
Солнце поднялось и светило уже прямо по курсу. Палуба дрожала: буксир выжимал из машины все, что та могла дать. Судя по тонюсенькой, еле видимой, полоске земли за кормою, изменили курс — держали в открытое море. Спешили уйти в сторону от той точки, о которой наверняка фашистские летчики уже доложили своим и в которую уже, возможно, вылетели груженные бомбами новые «юнкерсы».
Ревин подошел к Кожевникову. Сообщил ему все, чему был свидетелем, о паникерах, о старшем лейтенанте, о назначении «их» пехотинца комиссаром.