— Ты не боишься, что они тебя просто застрелят, Саша? — спросил как-то один из сослуживцев после того, как Земцов заставил солдатский комитет принять решение о несении караулов в траншеях.
В ответ его просверлили таким серо-стальным взглядом, что говоривший офицер невольно застегнул воротник гимнастерки и повел плечами под накинутой бекешей, на которой не было погон. Говорившему стало неловко, а Земцов молча вышел из землянки. Установившееся с конца 1917 года трехмесячное перемирие с немцами оказалось прервано, и Земцов отправил недовольных солдат приводить в порядок заброшенные и запущенные оборонительные позиции.
Можно сказать, что нечто похожее, о чем предупреждал сослуживец Земцова, все-таки чуть было не произошло. В феврале 1918-го, окончательно потеряв терпение на переговорах от шутовских представлений новой большевистской власти, немцы возобновили свое продвижение в восточном направлении. На руинах некогда русских, а теперь непонятно в какие национальные или интернациональные краски вымазанных фронтов и территорий началась настоящая паника. Омерзительное зрелище в те дни являл собой и Псков. Забитый воинскими частями, артиллерийскими батареями, броневиками, пулеметными командами, лошадьми, обозами, заполненный боевыми припасами и всевозможным военным имуществом, которым год назад щедро снабдило царское правительство армии Северного фронта, город бурлил и кипел. Все эти обезумевшие толпы, одетые в солдатские шинели, хлынули разными дорогами в тыл, не забывая по пути продавать разворованное военное имущество местному населению. Потерявшие не только воинский, но и зачастую человеческий облик люди штурмовали поезда, выбивая прикладами вагонные стекла, заполняя собой крыши теплушек. И все это происходило даже не от приближения немцев, а всего лишь от брошенных кем-то слухов об их приближении, никем не проверенных и не уточненных.
21 февраля летучие отряды из 53-го немецкого корпуса группы армий «Д» захватили Режицу. Подогнав брошенный в Двинске спешно бежавшими красногвардейцами состав с орудийными платформами, они обложили их мешками с песком и двинулись по железной дороге на Псков. В составе, как и на других направлениях немецкого наступления, находилась совсем малочисленная команда, состоявшая из нескольких взводов пехоты, пары артиллерийских орудий с расчетами и погруженного в товарные вагоны вместе с лошадьми кавалерийского разъезда. Еще один разъезд при поддержке броневиков двинулся на Псков по шоссейной дороге. В тот же день город был объявлен на осадном положении. Псков прикрывала 12-я армия, еще одна, 1-я армия находилась чуть далее, в районе Острова. А была еще и 5-я армия Северного фронта. И все это на глазах пустилось в отчаянный драп. У Земцова уже язык не поворачивался назвать эти армии русскими. А еще ему было бесконечно стыдно от всего происходившего вокруг. Но он-то пока жив — и он был и оставался русским… На позиции перед городом ему удалось один раз вывести несколько десятков солдат из своего полка.
— Становись! — рявкнул Земцов.
От неожиданности солдаты безропотно построились.
— На пле-чо! Ша-а-гом марш!
Пара отделений послушно захрустела по снежному насту новенькими добротными валенками.
— А проголосовать-то забыли… — вякнул кто-то.
— Бегом марш! — не дал опомниться личному составу вконец озлившийся Земцов.
У дороги за городом развернулись в цепь. И даже дали пару залпов по объявившейся на дороге немецкой колонне, чем привели противника в явное замешательство. Однако затем представители солдатского комитета устроили прямо на позиции голосование — удерживать или нет дорогу дальше. Большинством голосов в данном вопросе победили немцы — перегруппировавшись, они минометным огнем сшибли заслон митинговавших комитетчиков. Земцов принужден был вернуться со своей командой назад к городским окраинам. Со стороны столицы сюда уже прибыли какие-то многочисленные невообразимые подразделения: отряды красногвардейцев, латышские стрелки, какие-то венгры-интернационалисты и даже китайцы. Бодро примаршировал отряд матросов, крест-накрест увешанных пулеметными лентами и с красными повязками на рукавах. Командир отряда заявил, что их прислал сам товарищ Дыбенко, после чего уставился на Земцова, ткнул в него пальцем и спросил, почему тот до сих пор не снял погоны.
— Потому что я на службе, — буднично произнес Земцов и вместо дальнейших объяснений устало закончил: — Отправляйтесь на позиции.
— Нет, па-а-звольте… — угрожающе произнес морячок и повернулся к своим. Братва в бушлатах нестройно загудела, но Земцов не стал слушать поднявшийся галдеж. Он сошел с крыльца небольшого особнячка, затерявшегося среди псковских предместий и, уже покинутый своими солдатами, сбежавшими под шумок, безразлично зашагал в сторону города. Он так и не узнал, что бравые моряки обсуждали тогда — расстрелять офицера на месте или все-таки предать суду революционного трибунала. За что предать, было, правда, не совсем ясно. Впрочем, кто-то быстро нашел не одну, а целых две очень весомые причины: за то, что офицер, и за то, что не снял погоны. Как водится, постановили, проголосовали, приняли, а когда хватились офицера, то оказалось, что он уже ушел.
— Тьфу ты, черт! — раздосадованно выругался командир отряда, посланного самим товарищем Дыбенко.
— И где тут немцы? — озадаченно перевел разговор к следующему стоявшему на повестке дня вопросу кто-то еще…
Земцов вернулся в город. От остатков его полка уже не было и следа. В брошенном здании, где до последнего момента находился штаб, Земцов наткнулся на последнего из офицеров — того самого, в бекеше без погон. Сейчас сослуживец старательно заматывал голову, на которую была нахлобучена солдатская папаха без кокарды, башлыком.
— Беги, Саша, — дал совет товарищ.
Земцов только ухмыльнулся презрительно и, развернувшись на каблуках, не спеша пошел прочь. Проводив взглядом его фигуру в длиннополой шинели со всеми знаками различия, фуражке, ремнях, с шашкой на боку, товарищ присвистнул и покрутил пальцем у виска.
Лазарет располагался на другом конце города. Земцов пришел туда ближе к вечеру. В городе сначала раздавались одиночные выстрелы, а во второй половине дня с западной окраины застучала оживленная пулеметная трескотня. По всему было видно, что лазарет спешно эвакуировался. Большинство палат опустели, на дворе куча тряпья и брошенные одеяла, которые уже начал заносить февральский снежок. Земцов привычно взбежал по ступеням на каменное крыльцо, обстучал с сапог снег и, взявшись за массивную литую ручку двери, вошел внутрь. В лицо пахнуло хорошо натопленным помещением. Ольга появилась из своей комнатки с какими-то медицинскими склянками в руках, увидела его, чуть кивнула, скрылась за другой дверью и уже без склянок через минуту снова вышла в коридор. Несколько месяцев назад она, несмотря на уже охватившую штабы и ведомства неразбериху, легко выхлопотала себе разрешение о переводе в лазарет поближе к месту службы мужа.
— Слава богу! — произнесла она, быстро проведя ладонью по щеке Земцова.
Он взял ее за обе руки сразу.
— Совсем плохо? — серьезно и в то же время с ласковым сочувствием спросила она.