Винтовок с оптикой было мало. Слово «снайпер» в первые октябрьские дни еще не означало стрелка со специальным оружием, но снайперская охота невиданно быстро получила распространение именно в Сталинграде.
Командиры полков и дивизий всячески поддерживали метких стрелков. Именно они среди пехотинцев получали в тот период первые медали и ордена за уничтоженных фашистов. И счет этот быстро рос. Конечно, командир роты Орлов включит убитого телефониста в сводку, но подразнить людей он любил и перевел разговор с Ермаковым на другую тему.
– Что же ты раненого товарища не вынес? – с отеческим укором покачал головой Орлов. – Разведчики вон даже погибших своих выносят с риском для жизни. Вот это бойцы!
Это было сказано явно в пику Ермакову, которого орденоносец Орлов к отважным бойцам не причислял. Жизнь разведчиков ротный не знал. У них тоже возникали ситуации, когда едва уносили собственные ноги и лишь потом начинали считать оставшихся.
– В товарища, как минимум, четыре пули угодили, – угрюмо отозвался Ермаков, по-прежнему стоя навытяжку перед командиром роты.
Высокого роста, метр восемьдесят с лишним, Андрей упирался головой в низкий закопченный потолок блиндажа и невольно сутулился.
– Да посади ты его, – не выдержал Палеха. – Парень целый день в засаде провел, едва живым выбрался, а ты его по стойке «смирно» держишь.
– Садись, – разрешил Орлов, но от темы не уклонялся.: – Ты, что, Ермаков, врач-хирург, что в темноте мертвого от живого с ходу отличаешь? Легче, конечно, было обломки винтовки унести, чем раненого товарища на горбу под пулями тащить.
– Слушай, Юрий Семенович, ну, хватит, – поморщился Палеха.
При этих словах старшина Якобчук покачал головой и неопределенно хмыкнул, осуждая взводного Палеху, который лезет спорить с ротным. Командир второго взвода, «шестимесячный» младший лейтенант Шабанов права голоса не имел, но к Орлову не подлипался.
Подал голос парторг роты, старший сержант Юткин.
– Бросить раненого товарища – ЧП, и Андрей бы никогда такого не сделал. Боец он достойный, бьет фрицев по-гвардейски.
Получалось, что большинство из ротной верхушки поддержали рядового Ермакова, хоть и не спорили с Орловым. Итог разборкам подвела Зоя Кузнецова:
– Картошка готова, уже зажаривается. Бросить еще банку тушенки? Чего там одна жестянка на пятерых!
– Иди, Ермаков, – четко выговаривая слова, сказал ротный, а на санитарку почти закричал: – Одной банки хватит. Поняла или нет? Поняла?
– Да пошли вы все, – тихо пробурчала Зоя.
Ермаков вышел. Следом поднялся Палеха:
– Я тоже пойду, командир. Позиция у меня на отшибе, что там произойти может, один черт знает.
От стеснения хотел уйти молодняк Шабанов, но Орлов значительно произнес:
– Мы – один коллектив, одна рота. И ужинать вместе будем. А кому необходимо, пусть идет по своим делам.
Последние слова относились, конечно, к Палехе, которого едва не назначили ротным, но в последний момент вспомнили старые грехи и оставили командовать взводом.
Тушенка растворилась крошечными волокнами в большой закопченной сковороде. Старшина Трофим Исаевич Якобчук сразу смекнул ситуацию, достал из загашника бутылку разбавленного спирта и кусок сала-шпика в замасленной газете. Зоя, неприязненно относившаяся к старшине, бросила на самодельный стол два небольших кусочка масла и печенье – командирский паек.
– Ты чем недовольна, Зойка? – попытался обнять ее Орлов.
– Всем довольна. Особенно, когда ты воду в ступе толочь начинаешь. Парень целый день в засаде мерз, двоих фрицев прибил, а ты тут умничаешь, начальника из себя строишь.
– Че-его? – вскинулся было ротный, но Зоя сразу осадила его:
– Ничего. Ночью объясню. Наливайте, что ли.
Женщин на правом берегу было совсем немного. Да и те находились при штабах. Ротная санитарка – большая редкость. Кому охота каждый день под обстрелом находиться? Зоя без труда перевелась бы в полковую санчасть, но Орлов ей был небезразличен. Хотя за последние дни она находила в нем все новые неприятные черты: высокомерие, эту дурацкую самовлюбленность. Молодой, а уже командует ротой, недавно орденом наградили, в звании повысили. Вот и не опомнится никак от успехов.
После третьей стопки Орлов благодушно заметил, обращаясь к парторгу:
– Ты, Петр Данилыч, приготовь завтра представление на Ермакова. Хоть боец так себе, – ротный неопределенно повертел пальцами, – но хоть какие-то результаты дает.
– Что-то дает, – согласился Юткин. – На «Отвагу» представление подготовить?
– С него достаточно «Боевых заслуг». А то загордится.
Парторг и старшина согласно кивнули, а оголодавший за последние дни младший лейтенант Шабанов подтянул поближе ломоть хлеба и зачерпнул картошки.
– И сало бери, не стесняйся, – проявил заботу Орлов. – Здесь все свои. Исаич, наливай еще.
Спустя какое-то время закурили. Старшина поучал младшего лейтенанта:
– Ты Юрия Семеновича держись. Он в авторитете. Не сегодня – завтра могут на батальон поставить. А своих людей он не забывает.
Старшина умолчал лишь о том, что «своих людей» у Орлова почти нет. Парторг Юткин смотрит ему в рот, боясь, что его снова пошлют в окопы. Старый вояка Палеха ротного всерьез не принимал и сдерживал себя лишь потому, что заботился о дисциплине в роте. Третьим взводом временно командовал сержант, который больше молчал и держался особняком.
Вот такая обстановка складывалась среди командирского состава восьмой роты. Но, несмотря на мелкие дрязги, Орлов людей держал, заботился о снабжении и не отсиживался в своем блиндаже.
Ночью поступило пополнение, пятнадцать человек. Распределили поровну, по всем трем взводам. В основном молодняк, лет по восемнадцать, и трое-четверо постарше, возрастом за тридцать. Принесли на горбу несколько ящиков патронов и гранат.
– Ну, как тут у вас? – спросил светловолосый парень в затрепанной шинели, третьего срока носки.
– Шинель на свалке подобрал? – поддели его.
– Какую уж дали. Да и вы здесь не в парадном ходите.
Измазанные в глине, продымленные бойцы восьмой роты словно вылезли из коптильни. Два дня назад горели баки с нефтью, и маслянистые черные клубы хорошо обдули траншею. В городе тоже не утихали пожары.
– Ничего, скоро сам такой будешь, – ободрили парня.
– Неужели весь город разрушили? – спросил другой новичок.
– Утром увидишь.
Немцы, как всегда, угадывали прибытие пополнения. Из темноты октябрьской ночи, завывая, посыпались мины. Ударили два пулемета. После одного из разрывов раздался сдавленный крик.
Тяжело раненный боец кое-как ворочался и хрипел. Когда сняли шинель и задрали гимнастерку, увидели, что грудь и живот пробиты осколками. Пока пытались наложить повязку, парень истек кровью. Прибывших удивило, что с мертвого сразу сняли ботинки, обмотки. Старшина осмотрел шинель, гимнастерку, сплошь издырявленные осколками и пропитанные кровью, махнул рукой: