Распределяли противотанковые ружья, связываться с ними никто не хотел. При отступлении их часто оставляли, попробуй бежать с двухметровой железякой. Утеря оружия оборачивалась суровыми разборками. Старший лейтенант Рогожин лично указывал, кому взять противотанковое ружье. Получил такую команду и я.
– Товарищ старший лейтенант, я в них не разбираюсь.
– Ничего, Иван Погода поможет.
Мы получили новенькое ПТРД с ватной подушечкой на прикладе и цинковый ящик остроносых патронов, калибра 14,5 миллиметра. Ружье не казалось мне надежным оружием. Оно позволяло вести эффективную стрельбу по танкам на расстоянии ста метров, а с такой дистанции еще более эффективно действуют танковые орудия. Я поймал в прорезь прицела противоположный берег. Триста с чем-то метров, догорающие остовы машин у переправы. Прямо напротив меня у воды стоял красноармеец и размышлял, что делать дальше. Я прицелился в обрыв и сделал выстрел. Тяжелая пуля обрушила небольшой известняковый уступ. Люди шарахнулись от обрыва прочь, а Шмаков одобрительно заметил:
– Метко стреляешь.
Ружье также получил командир отделения Борисюк. Их выдавали проверенным бойцам. Очень быстро решили вопрос с пополнением. Комиссар привел сто человек, задержанных возле понтонного моста. Из них в очередной раз сформировали вторую роту, ставшую самой многочисленной в батальоне. Какое-то количество людей получила и наша рота. Больше всего в тот момент нас интересовала еда. В батальоне появилась новая полевая кухня. Повар в настоящем белом переднике размешивал черпаком горячее варево, пахнущее бараньим жиром. Старшина Шмаков приказал мне заняться доставкой обеда. Я это сделал с большим удовольствием, захватив в помощь беззубого Анкудинова.
Пока ждал, когда допреет каша, получил от повара кусок баранины на косточке. Я забыл про войну и все наши беды, вцепившись в мясо. В степи даже ограниченный запас продовольствия нередко пропадал из-за отсутствия воды. Здесь воды хватало. Вплотную к песчаной отмели подступал лес, где располагались тылы. Обе батальонные полевые кухни стояли в тени огромных тополей, на нижних ветках висели подсушенные ветром бараньи туши. Повар выдал нам также по черпаку каши. После пшеничных колосьев, которые мы жевали в сухом виде, пшенка с мясом показалась необыкновенно вкусной. Обвешанные котелками, вернулись во взвод и съели за компанию с ребятами еще котелок.
Наши позиции выглядели уютнее (если можно употребить это слово), чем линия окопов в голой раскаленной степи. Мы без труда вырыли ячейки в мягкой песчаной почве, скрепленной корнями ивняка. Кое-где кусты росли так густо, что напоминали небольшой лес. Мы соединили окопы ходами сообщения, получились траншеи. Ваня Погода, увлекшись, вырыл окоп два метра глубиной. Я знал, как коварен песок. Человек, которого привалило всего по пояс, становился беспомощным. Приказал ему сгрести часть песка обратно.
Даже в самые сложные моменты люди быстро находят островки для короткого отдыха. Все мы понимали, что наши позиции весьма уязвимы и недолговечны. Сражаться выгоднее на высотах правого берега. Там весь день не смолкала стрельба, изредка прилетали шальные снаряды. Это происходило в десяти-пятнадцати километрах от нас и могло закончиться мощным немецким прорывом. Стрельба к вечеру затихла, устали от непрерывной работы и мы.
Впервые за долгое время нас накормили полноценным обедом, а спустя три часа – ужином. Снабженцы торопились пустить в дело мясо, пока оно не испортилось. Ужин мы съели с не меньшим удовольствием. Выползли на теплый песок и курили, развалившись как попало. На взводных брустверах торчали два противотанковых ружья и три ручных пулемета, вполне приличная защита. Однако меньше всего в такой вечер хотелось думать о войне.
Заходящее солнце высвечивало изломы в известняковых холмах, голубая река казалась неподвижной. Песок скрипел под босыми ступнями и щекотал пальцы. Он казался лекарством для ног, превших многие дни в горячих сапогах. Я едва не подскуливал по-щенячьи, толкая пятки в песок. На это обратил внимание дядя Захар и сообщил, что речной песок лечит от многих болезней, в том числе от грибка между пальцев ног.
Он сидел вместе со взводным Шмаковым и беззубым Анкудиновым. Три бывалых солдата обсуждали важные вопросы: отчего заводятся вши и где взять солидол для смазки сапог. Ваня позвал меня искупаться, и я не дослушал рассуждения Анкудинова, что вши заводятся от тоски. Побрели по хрустевшему песку к Дону. Командиры нас не дергали, все слишком замотались, кроме того, мы считались вторым эшелоном. В воде моя истлевшая рубашка расползлась в клочья. Кальсоны я лишь прополоскал, так как не рискнул надевать прохудившиеся брюки на голое тело, просвечивали бы всякие места. Бойцы копошились в заводях, кто-то тащил огромного сома. Ваня предложил набрать рыбы для ухи и вызвался сплавать.
– Не надо. Скоро ночь, возиться неохота.
Мимо проплыл мертвый красноармеец, белая нательная рубаха колыхалась парашютным куполом. На мосту навели хоть какой-то порядок. Те, кто не надеялся на скорую переправу, сидели под обрывом и смотрели на нас. Мы глядели на них. Всего двести метров, но расстояние, как между жизнью и смертью. Мы заняли позиции, получили еду и определенность на ближайшие дни. Хотя бы могли рассчитывать на спокойный сон. Бедолаги на правом берегу не знали, что будет с ними даже через час. Их могли сгрести и снова бросить в безнадежный бой на высотах. Людей, отбившихся от своих полков, оказалось великое множество, они сидели группами, целыми взводами. На разостланных шинелях лежали винтовки.
Старшина Шмаков рассказывал о своей жизни.
– Я ведь на Рождество родился. Деревня Шорнино Вятской губернии.
– А мой хутор Острожки называется.
Но Павел Кузьмич, погруженный в воспоминания, не слышал меня.
– Говорят, кто на Рождество родился, тот счастливым будет. А я чегой-то большого счастья не видел. В наших краях морозы под сорок заворачивают, а в конце августа дождь идет. Земля бедноватая, зато лес всех кормит. Работать с десяти лет начал, до того надоело, что в армию с удовольствием шел. С января сорок второго воюю. Все мои дружки пропали, а я четыре месяца в госпитале отлежал. Осколок в колено угодил.
– Не похоже, прыгаешь, как козел, – засмеялся я.
– Пока молодые, все заживает. Когда под Ростовом в госпитале лежал, чайник вина купили на последние деньги. Сидели выпивали, никому не мешали, а к нам один лейтенант прицепился. С нами капитан вместе был, простой мужик, тоже раненый. Он не выдержал и лейтенанта чайником огрел.
– Пустым огрел?
– Конечно, не полным. Кто бы ему позволил вино изводить?
Замолчали. Каждый думал о своем. Не такой уж Шмаков невезучий. С января на фронте, а живой. Гришка Черных и лейтенант Кравченко месяц всего провоевали. Бывалые солдаты завели разговор про женщин, а я вспомнил, что мы остались без шинелей, побросали их во время спешного отхода. Ночи уже стали прохладными. Спать в гимнастерке на голое тело, да еще на песке, показалось малопривлекательным. Я вежливо перебил старших и объяснил ситуацию. Шмаков согласился, что без шинелей спать холодно, особенно на песке. За ними надо отправляться на другой берег, а для этого требуется разрешение ротного или даже комбата. Такое разрешение я получил. Маленький лейтенант Суслин, с которым мы подружились после разведки, попросил захватить шинель и для него. За это он угостил меня табачком.