Не имея возможности действовать, я провел остаток дня над телом мертвого друга, вынужденный также следить и за происходящим вокруг. Голова моя была пуста. В ней не осталось ни мыслей, ни чувств, словно их смыло слезами. Наконец, ко мне вернулось хладнокровие, и я почувствовал себя еще более расчетливым, жестким и безжалостным. В одно из мгновений этого дня, который казался бесконечным, я вдруг заметил, что мы с Балдуином не брились в течение нескольких дней. Развороченное лицо с окровавленной щетиной делало труп до отвращения уродливым. Это кажется абсурдным, но я в тот момент подумал именно об этом и решил, что не могу позволить себе, чтобы мой труп выглядел так же, если меня постигнет такая же судьба. И я дал себя клятву, что с этого дня буду бриться каждый день, если это только будет возможным. Я удерживал эту мысль в себе до конца дня, чтобы не думать больше ни о чем другом и спасти свою психику. И после этого я действительно сдержал свое слово, взяв за правило не смотреть в глаза смерти, не побрившись.
С наступлением сумерек я вытолкнул тело Балдуина из-под танка и под прикрытием темноты оттащил его к немецким позициям. Я доложил о случившемся командиру роты и вручил ему солдатский опознавательный знак Балдуина. Утром я вместе с еще одним товарищем вырыл могилу для погибшего друга. В степи не росло деревьев, чтобы сделать крест, и мы положили на могильный холм лишь его стальную каску. Вместе с Балдуином я похоронил еще одну часть того человеческого, что было во мне самом, и еще полнее принял беспощадные законы войны.
В ту же ночь немецкие военные инженеры заминировали подбитый танк и подвели к нему провода, которые должны были вызвать детонацию. И на следующее утро танк был демонстративно взорван. Это было сделано, чтобы русские сами не открыли по нему артиллерийский огонь, который подверг бы серьезной опасности немецкие позиции, что оказалось правильным решением, поскольку в итоге враг бездействовал еще некоторое короткое время. Однако через несколько дней началось новое русское наступление на позиции немецких стрелков, которое прошло как раз через могилу Балдуина. Гусеницы танков сровняли ее с землей, и Бапдуин стал частью бескрайней русской степи и безымянным фрагментом истории, подобно десяткам тысяч других солдат, чьи молодые жизни были отняты у них.
Атаки русских начались 20 ноября. Они осуществлялись с меньшей решимостью, нежели раньше, а потому отражать было гораздо легче. Однако несмотря на это, бои потребовали полного напряжения от бойцов Вермахта и приносили много жертв, что впоследствии серьезно ослабило силы немцев. Ночью с 24 на 25 ноября советские войска подготовились к гораздо более массированной атаке, которая вовлекла 3-ю горнострелковую дивизию в очередную безжалостную мясорубку, особенно в секторе 144-го полка. Во время подготовки русские собрали 200 танков и несколько пехотных полков. Пятьдесят из этих танков были направлены в сектор, удерживаемый 144-м полком.
В 5.00 грохот артиллерийских орудий пробудил немецких стрелков от тревожного сна. Инстинктивно они вжимались в свои ячейки. Артподготовка длилась около часа, в течение которого каждый из них оставался наедине со своим страхом. Когда над ними свистели осколки, бойцы Вермахта прилипали к земле и бормотали короткие молитвы. С первыми лучами рассвета артиллерийский огонь резко прекратился, сменившись грохотом и скрежетом огромного количества танковых гусениц. Едва ли имея хоть какое-то оружие, пригодное для уничтожения танков, немецкие бойцы собрали все свое мужество, чтобы остаться на своих позициях, на которые устремились две танковые бригады и сопровождавший их гвардейский корпус.
Танки делали первый заход в направлении позиций 144-го полка. Немецкие стрелки сосредоточили свое внимание преимущественно на русской пехоте, бойцы которой ехали на броне танков. Как только они спрыгнули с брони, мгновенно разгорелся жесточайший рукопашный бой, распространившийся вплоть до штабов 2-го батальона и 7-й роты. Во второй волне атаки русские бросили на немцев огнеметные танки. Нечеловеческий вой объятых огнем бойцов, стоны раненых и запах горелой человеческой плоти пошатнули боевой дух уцелевших солдат Вермахта. Организованное немецкое сопротивление рухнуло, но и отрезанные друг от друга группы стрелков продолжали сражаться до последнего патрона, до последнего ножа. Сотни немецких бойцов погибли в этой жесточайшей схватке, где были отброшены последние нормы военной этики. Никто не брал пленных и не щадил раненых.
В то время как восприятие огня артиллерии имело сходство с восприятием непреодолимой и неизбежной силы стихии, противостояние танковой атаке потребовало от немецких бойцов напряжения последних резервов воли и самоконтроля. Каждая клетка их тела сжималась, и внутренний голос звал убежать и спастись, когда среди тишины, наступивший после артудара, начал нарастать грохот танковых траков, к которому вскоре добавились глухие разрывы снарядов. Адреналин ударял в кровь немецким пехотинцам, их мышцы дрожали от предвкушения схватки, когда они методично готовили к бою свое оружие и гранаты.
Русские были всего в ста метрах от них, когда раздался приказ открыть огонь, и стрелки получили возможность сбросить с себя мучительное напряжение ожидания. Танки уже врезались в позиции. Я внимательно разглядывал русских бойцов, толпившихся вокруг боевых машин, стараясь выявить командиров по их обмундированию и оружию. Опытные русские солдаты, сидевшие на танках, немедленно спрыгивали с них и открывали огонь, укрываясь за своими машинами. Это замедлило атаку, но если бы они оставались на броне, я продолжал бы стрелять по ним до тех пор, пока это оставалось возможным. Я всегда заканчивал выстрелом в запасной бензобак, привешенный к танку сзади. Если выстрел оказывался удачным, то бензин стекал через вентиляционные отверстия в моторное отделение, что порою приводило к самовозгоранию двигателя и останавливало танк. Борясь за свои жизни, я и мои товарищи стреляли по каждому, кто оказывался перед дульным срезом их оружия, но русские шли напролом, не считаясь с потерями. К тому же у стрелков не было оружия против танков, и их легкие минометы оказались бесполезными против штурмовавших. Враг стремительно приближался, и уже можно было различить лица русских солдат.
Плотный огонь оборонявшихся удерживал русскую пехоту на расстоянии около сотни метров от их позиций. Но двадцать танков без остановки ползли на стрелков в моем секторе с нарастающим рокотом моторов. У бойцов было наготове несколько оставшихся у них противотанковых гранат, помимо них у немецких пехотинцев были только связки ручных гранат, которые, попадая под гусеницы танка, порою могли повредить один из его траков и таким образом остановить его. Но оборонная тактика такого рода требовала значительного приближения к машинам врага. Чтобы подобраться к ним столь близко, была необходима невероятная степень самоконтроля. Стрелковые ячейки пехотинцев могли служить укрытием лишь до тех пор, пока машина врага находилась на расстоянии более 10 метров от них. Когда до танка оставались эти последние метры, стрелок должен был действовать незамедлительно, поскольку, стоило танкистам заметить местонахождение ячейки, они старались проехать по ней, чтобы сровнять ее с землей и похоронить заживо всех, кто в ней был. А так как у немецких бойцов было довольно ограниченное количество противотанковых гранат, то они выдавались самым опытным солдатам. Когда танк приближался к окопу на критическое расстояние, боец выпрыгивал из своей ячейки и бросался к танку, чтобы бросить гранату, целясь в башню, в моторный отдел или в ходовую часть. Но это удавалось лишь немногим, поскольку русская пехота делала все возможное, чтобы помешать этому. В результате моим товарищам таким способом удалось вывести из строя и остановить лишь пять танков. Остальные боевые машины ровняли с землей немецкие позиции. Бойцы с тревогой сжимались в своих окопах и ячейках.