В конце яростной битвы обычно тот, кто победит, и тот, кто будет побежден, оба готовы свалиться с ног. Выигрывает тот, кто сильнее сжимает зубы, кто напрягает нервы в последнем усилии.
Так было на плато под Дерптом в последние дни августа 1944-го. Большевики заняли город, они форсировали Эмбах, они заняли на севере от реки площадь глубиной в десяток километров. Но это не было целью их операции. Их целью, как говорилось в пропагандистской листовке, было броситься на Ревель, обойти фронт под Нарвой, опрокинуть немецкие армии в море или принудить их к капитуляции. В течение дня 25 августа 1944 года все было возможно.
Эстонские части отступили, рассыпались в незабываемом бегстве. Советских танков было много. Тысячи советских солдат взбирались по склонам холмов, прорывались к железнодорожным узлам. Русские были в большом выигрыше.
Однако на самом деле они проиграли, так как были блокированы. Они имели дело с немецким командованием, как всегда несравнимым, как всегда в абсолютном самообладании, без непродуманных шагов, без минуты расслабления, несмотря на малое количество имевшихся средств.
В штабе генерала Вагнера никто не спал с неделю. Ряды штабных грузовиков были закамуфлированы под елями. Враг был в пятистах метрах, снаряды разрывались повсюду вокруг КП. Грузовики оставались там. Генерал Вагнер оставался там. И, наконец, победа осталась там, в руках более умного и стойкого.
* * *
Немецкие части были численно слабы, но очень высокого качества. Походные подразделения, сильно потрепанные, были рассредоточены как мы, как и мы служа мишенью для безумных приступов противника.
Тяжелая техника с прекрасной обслугой поддерживала нас. Танки и бронированные разведмашины целую неделю день и ночь были в бою, наступая на восток, возвращаясь на северо-запад, непрерывно в перестрелке, малыми группами по четыре-шесть человек против пятнадцати-двадцати солдат противника.
Половина немецкой техники была разбита или непригодна к бою, пропахав по холмам и оврагам. Но другая ее часть не давала передышки врагу, менее осторожному, менее мобильному, потери которого были огромны: поле битвы под Дерптом было усеяно черными каркасами советских танков. Бронечасти противника были полностью дезорганизованы: это было главным в поражении русских.
Наши солдатики, которым чего-то не хватало, обожали взбираться на танки, врываться в боевые порядки противника, уничтожая все гранатами.
Осторожные экипажи танков рейха и валлонская пехота с бурлящим динамизмом образовывали исключительно товарищеские соединения. Все немцы знали, что валлонцы были самыми страстными добровольцами на Восточном фронте. Они объяснялись между собой смешной мимикой, долго спорили, говорили о том и о сем. Они прекрасно понимали друг друга, используя невообразимую русско-германскую тарабарщину, своеобразное новое эсперанто Восточного фронта. Каждый бой усиливал это боевое братство.
Пока каждый километр фронта у Дерпта сопротивлялся натиску противника, с юга смогли подойти значительные силы немцев.
Мы смогли держаться еще с неделю. Тогда и было подготовлено контрнаступление: свежие силы ударили по русским, на несколько дней отбросив их от Эмбаха. Они заставили Советы уйти через реку в полном беспорядке.
Несмотря на первоначальный успех, русские все же проиграли битву при Дерпте. Позднее немцы по приказу Гитлера оставят Эстонию, чтобы перегруппировать рассеянные силы. Но войска сделали все не спеша, размеренно, потратив месяц для перезагрузки дивизий и тяжелой техники в направлении линии фронта рейха и Литвы.
Боевая группа Вагнера оставила место новым частям. Она со славой выполнила свою миссию и спасла Эстонию в тот момент, когда ее внезапное падение и последовавшая за ним капитуляция войск и потеря боевой техники означали бы для немецкой армии тяжелое поражение.
* * *
От наших бравых рот начала августа немного осталось. Глядя в последний раз на плато Дерпта, его низкие ели, сероватые поля, город с разбитыми, еще дымящимися колокольнями, я видел рядом с собой лишь горстку товарищей: я потерял убитыми и ранеными, эвакуированными в госпиталь восемьдесят процентов моих солдат, не говоря о многих легкораненых, отказавшихся ехать в тыл. На самом деле за несколько недель девяносто пять процентов наших людей были задеты вражеским огнем.
Их мужество покрыло славой наше имя. Генерал-полковник Штайнер, в течение этих эпических недель три раза цитировавший их имена на заседаниях командования армейского корпуса, вручил им более двухсот Железных крестов. Он захотел сам раздать награды бойцам. Он закончил свою речь коротко, зато: «Это много!»
Но силами в четыреста пятьдесят человек наши волонтеры сделали огромную работу. Они не хвастали этим. Это была традиция. Они сделали то, что сделали валлонцы в Донбассе, Харькове, на Дону и Кавказе, в Черкассах.
Они уже забыли свои лишения и свою славу, резвились, как дети, спрашивая у генерала Штайнера, знал ли он имена последних солдат, которых он только что наградил. Одного звали Роммель: предки немецкого маршала были родом из наших Нидерландов; их могила с гербом Фламандского льва еще существует в Брюгге. Другого награжденного звали Монтгомери, как английского маршала. Это были две знаменитости легиона: Роммель и Монтгомери, валлонские волонтеры, которые бок о бок на Восточном фронте получили Железные кресты второй степени.
* * *
Наши солдаты опять спустились к Ревелю. Эстонские газеты были заполнены сообщениями об их подвигах. Их завалили бутылками с шампанским, которые они радостно выпили на корабле, везущем их к берегам рейха.
Что касается меня, я был вызван к Гитлеру, где получил из его рук высокие награды, в том числе самую высокую в пехоте — «Золотой нагрудный знак за ближний бой», которым награждали тех, кто лично участвовал в пятидесяти ближних боях, официально и по правилам зарегистрированных.
Я шел в самолет близ Тойлы, в последний раз посмотрев, как блестит заря на белой скале и бледно-голубых водах Финского залива. Под самолетом скользили бесконечные сосновые леса и грустные березняки с серебряным отливом, заросли дрока, здоровые менгиры и пастушьи хижины, затерянные в зелено-рыжей долине, деревянные черепицы нескольких одиноких ферм. Иногда большое коричневое пятно и металлический каркас напоминали о советских истребителях, наш самолет прыгал, как гончая собака, через холмы на бреющем полете.
Затем была Рига, самолет фюрера, изгиб берегов Литвы, почти полностью занятой Советами, и, наконец, аэродром Генерального штаба.
Наши убитые остались там, в глубине Балтики, чтобы навсегда заявить, что в трагической битве, которую Европа вела за свою жизнь, сыновья нашего народа полностью выполнили свой долг, ничего не прося и не ожидая взамен…
Нам не нужно было завоевывать там земли, никаких материальных интересов у нас там не было. Мы были не поняты многими, но мы были убежденные и счастливые.