— Какая?
— Не тяните кота за хвост, а прикажите меня вывести куда-нибудь за сараи и шлепните.
— Налютовали, выходит, где-то? Может, совесть мучает?
— Это вас она должна мучить. Только нет у вас совести и не было никогда. Что же до меня, то в карателях я не был, ну а в бою, уж не обессудьте, сволочи вашей, краснопузой, не давал спуску.
— Ишь ты, смело-то как, — чекист снова заулыбался. — Или, может, и вовсе уж жить не хочется?
— Нет, — эхом отозвался Тешевич. — Противно.
— Понимаю… — чекист забарабанил по столу пальцами. — Ну что ж, эту вашу просьбу мы, конечно, исполним…
— А в чем задержка? — Тешевич в упор посмотрел на него.
— Да вот вопросы имеются… — чекист хитро прищурился. — Как, ответите?
— А чего ж не ответить? — пожал плечами Тешевич. — Только про бабу эту не спрашивайте, не хочу. А так, отвечу, но при одном условии.
— Это каком же?
— Я отвечаю, и меня прямо отсюда к стенке. Если, конечно, не затруднит.
— И чего вы так торопитесь? — чекист все внимательнее присматривался к Тешевичу. — Прямо сипай какой-то. За хорошую смерть раскалываетесь…
— Раскалываюсь? — переспросил Тешевич, не поняв смысл сразу, но потом догадался и пояснил: — Со мной, я думаю и так все ясно, а вот в человеческом облике туда уйти желание есть.
— Мучиться не хотите?
— А кто же хочет?
— Тоже верно. Ладно, договорились. А насчет мучений, это вы зря. Это вы привыкли народ мучить. Ну, значит, я буду спрашивать, а вы отвечать…
— Спрашивайте…
— У вас с этой, что в подвал приходила, раньше знакомства не было?
— Что? — Тешевич приподнялся на стуле, но, поняв, почему это интересует чекиста, опустился назад. — А, опять… Не усложняйте. Все голо, как в бане. В лесу первый раз увидел. На лошади.
— Да, амазонка… — Чекист как-то по-птичьи наклонил голову к плечу и вздохнул. — Хорошо, об этом не будем. Для порядка, коротко о себе.
Тешевич, собираясь с мыслями, секунду помолчал, а потом коротко, четко ответил:
— Поручик гвардии. Тешевич Александр Викторович. Дворянин. В боях с августа 14-го. Во время вашего переворота лежал в госпитале, в Самаре. После того, как большевичков из города турнули снова в армии.
— Так, ясно. В революцию много потеряли?
— Все.
— Я спрашиваю, много ли? — вкрадчиво переспросил чекист и даже наклонился над столом, чтобы быть ближе к Тешевичу.
— Я родину потерял. — Поручик в упор посмотрел на чекиста.
— Ну, у нас с вами на этот счет разные представления…
Чекист снова откинулся на спинку стула, явно намереваясь вступить в длительную дискуссию, но Тешевич резко оборвал его:
— Взгляды всякой интернациональной сволочи меня не интересуют.
— А вы, значит, патриот! — мгновенно взвился чекист. — Имение отобрали, рабов освободили, а теперь интернациональная сволочь, да? Да, интернациональная, но не сволочь, а борцы за счастье народа! Кстати, вы не думали, почему это вас, патриотов, отовсюду выкинули? Через всю Сибирь белую сволочь мы гнали! Или вы уже позабыли, где бой был?
Чекист смолк и с сердитым сопением долго смотрел на Тешевича. Но, видимо, его что-то очень интересовало, так как он с трудом взял себя в руки и почти спокойно спросил:
— Почему на самой границе такое сопротивление было? Ведь все знали, что уходите.
— Значит, не все уходить хотели…
— И что, даже приказа не было? — чекист подозрительно сощурился. — Вроде как сами собрались и пошли, так что ли?
— Нет, — покачал головой Тешевич. — Приказа не было, сами решили и сами пошли…
На этот раз чекист молчал долго. Видимо, он чувствовал, что Тешевич говорит правду, но почему-то именно такой ответ его не устраивал. Потом, выждав приличную паузу, чекист зашел с другой стороны.
— Какие части входили в ваш отряд?
— Не знаю. — Тешевич задумался, он и впрямь затруднялся ответить на этот вопрос. — Из моего батальона было двенадцать человек, остальные, кто откуда. А если по людям считать, то треть вообще беженцы, дети…
— И что, с багажом, с вещами? — лениво поинтересовался чекист.
— Да нет, какие там вещи. Только то, что в руках, пешком же шли.
— А обоз? — чекист так и впился глазами в поручика.
— Обоз? — Тешевич задумался. — Да, небольшой был. Десятка два лошадей под вьюками…
— И что же в обозе?…
Чекист постарался задать вопрос как можно равнодушнее, но Тешевич уже понял, чего он добивается.
— Откуда я знаю, — неожиданная догадка придала уверенности поручику. — Может, продовольствие, или амуниция. Да мало ли что. Я не интересовался.
— А ящиков там не видели?
Тешевич вспомнил, что действительно, несколько лошадей были навьючены длинными винтовочными ящиками и кивнул.
— Видел…
Какое-то время чекист колебался, но наконец спросил без обиняков:
— Ценности там были?
Тешевич подумал, что теперь-то, по истечении трех суток, Костанжогло вне всякой досягаемости и потому со злорадным удовлетворением подтвердил:
— Да, были…
* * *
В камере было холодно. Кутаясь в шинель, Шурка Яницкий сидел на кане и тупо смотрел в маленькое зарешеченное окошечко. Сидеть было низко, и Шуркины колени торчали высоко вверх. Сам кан, прогревшийся было за ночь, давно остыл, и если б не лежавшая сверху тоненькая, местами прохудившаяся, циновка, Шурка замерз бы окончательно.
Все случившееся с ним было до того нелепо, что никак не укладывалось в сознании. Начать хотя бы с того, что Шурка так и не понял, куда его увезли, выкрав неизвестно зачем из поезда.
В первый раз он очнулся, после того как пахнувший кунжутным маслом то ли бурят, то ли китаец влил ему в рот почти полкружки ханшина [4] .
Поручика, с туго стянутыми веревкой руками, куда-то везли на китайской арбе, причем ехали не по дороге, а по ясно различимому каменистому руслу высохшего ручья. Арбой, запряженной какими-то серыми лошаденками, управлял погонщик-китаец в куртке из неизменно-синей «дабы», лица которого Шурка не видел, а только слышал, как он, подгоняя своих одров, то и дело гортанно выкрикивал:
— Уо-уо!…
От этих выкриков в голове у Шурки сразу принимались колоть иголочки, каменистые, вперемешку с замерзшей глиной, откосы ручья начинали подпрыгивать, безлиственные деревья недальней рощи двоились, а едва видимые на краю зимней, желтой пустыни сопки становились какими-то расплывчатыми. Да и это состояние продолжалось недолго. Едва бодрящее действие ханшина кончилось, как на очередном ухабе иголочки кольнули особо сильно, и поручик снова потерял сознание, опять погрузившись в беспросветную темень…