— Я так и думала, вы офицер! — и тут же деловито добавила: — Сапоги тоже стаскивайте. И не стесняйтесь, я знаю, они раскисли.
Тешевич замялся, но предложение выглядело так заманчиво, что, чувствуя себя несколько стесненно, поручик все же разулся. Оставшись в носках, он странным образом ощутил себя по-домашнему раскованным и уже без приглашения сел к столу.
— Как я понял, пани Ирена, вам для чего-то нужен именно офицер?
— С вашего позволения, я отвечу позже…
Ирена скрылась за занавеской и через минуту вышла оттуда в яркой домашней хламиде, оставлявшей руки открытыми и чем-то неуловимо напоминавшей одежду прошлого века. Потом она заглянула в какой-то шкафчик, и перед Тешевичем возникла тарелка с бужениной, хлебом и ложкой горчицы.
— Еште и без церемоний, — приказал Ирена. — Считайте это авансом.
— Хорошо, — поручик кивнул и покорно принялся уписывать за обе щеки.
Не успел Тешевич справиться с последним куском, как из того же шкафчика появилась высокая бутылка, а рядом с тарелкой возник бокал тонкого стекла, наполненный искристо-желтым вином. Поручик ощутил, как сжатая где-то внутри пружина постепенно отпускает и сама собой растет симпатия к женщине, усевшейся напротив и так и не спускавшей с него глаз.
— Похоже, пани художник? — Тешевич пригубил бокал.
— Да, свободный… — внезапная гримаса исказила лицо Ирены, и она зло добавила: — Не надо, пан Алекс, не притворяйтесь. Вы прекрасно понимаете, кто я… Впрочем, за комплимент спасибо.
— Да нет, ничего такого я в виду не имел. Эта революция нас всех вываляла в дерьме, так что чего уж там…
— Это верно, — Ирена горько усмехнулась и вдруг спросила: — Хотите, я расскажу вам правду?
— Если считаете нужным… — поручик ощутил странную неловкость.
— Нужно, — тряхнула гривой волос Ирена. — У меня ведь раньше тоже все было. А жить хочется… Ну и пошла… А как все начиналось… Я же из патриотических побуждений в госпитале сестрой милосердия год прослужила. Зато теперь пригодилось. Конечно, можно и в клинику, трудиться, как пчелка, и принца ждать. Только принцы, они ведь в сказках, так что, куда пойдешь, там и останешься… А если всякая сволочь и рвань сейчас наверх лезет, то почему шлюхе нельзя?
Странный надрыв в ее голосе заставил Тешевича увести разговор в сторону.
— Ну а я вам зачем?
— Не знаю… Пригреть захотелось. Я ж видела, как вы чашкой кофе спасались. И что-то в вас есть… От прошлого… Вот и ждала у выхода.
Интонация, с какой Ирена произнесла последнюю фразу, сразу притушила злость, чуть было не рванувшуюся наружу, и Тешевич, взяв себя в руки и одновременно чувствуя, что с ним говорят откровенно, а может, именно поэтому, притих и негромко сказал:
— А я то думал, тебе избавиться от кого-то надо…
— Правда? — Ирена порывисто встала, так что в разрезе хламиды мелькнули голые розовые колени, шагнула к поручику и, охватив руками его голову, жарко зашептала: — Ну не сердись на меня! Не сердись… Ну жалко мне тебя. Жалко… А почему, и сама не понимаю…
Не в силах противиться охватившему его чувству, Тешевич обнял Ирену и, прижимаясь к ней, ощутил лицом и ладонями, что от томно-жаркого тела женщины его отделяет лишь тоненький шелк яркой хламиды…
Когда Тешевич проснулся, утро было в разгаре, и через легкую кисею оконной занавеси в комнату проникали солнечные лучи, создавая вполне весеннее настроение. Рядом, прижавшись к нему всем телом, спала Ирена, и поручику, чтобы привстать, пришлось осторожно высвободить руку. Самочувствие его было совсем не вчерашним, мучившая неопределенность куда-то исчезла, а во всем теле ощущались покой и умиротворение.
Внезапно взгляд поручика остановился на согнутом пополам газетном листе. На развороте была воспроизведена карта Польши с новыми границами государства, наконец-то определенными мирным договором.
Тешевич так и впился глазами в нижний, густо обозначенный черным выступ, затем вскочил и начал лихорадочно выворачивать карманы своей брошенной кое-как одежды, кидая на столик и револьвер, и портсигар, и часы, и еще остававшиеся у него марки [14] …
— Что случилось? … — разбуженная возней Тешевича Ирена села и первым делом принялась закалывать волосы.
— Вот! — Тешевич ткнул пальцем в газету. — Вот!… Отцовское имение теперь в Польше! Ты понимаешь?
— Понимаю… — медленно протянула Ирена и, глядя на вываленное кучей содержимое карманов, улыбнулась. — Это все, что у тебя есть?
— Угу, — Тешевич кивнул и взвесил на руке часы, явно прикидывая, сколько за них могут дать.
— Подожди, — Ирена встала и, даже не притронувшись к хламиде, которая так и осталась висеть на спинке стула, прошла к столику, вытащила из шкатулки тугую пачку купюр и положила деньги перед поручиком. — Вот, возьми. Кто знает, что там сейчас творится…
Тешевич дернулся, но она, так же как и прошлый раз, охватила руками его голову и нежно, а потом со все возрастающей страстью начала целовать щеки, глаза и губы пытавшегося возражать поручика…
* * *
В гостиничном номере Шурка Яницкий проживал недолго. Вскоре после ресторанного сиденья Чеботарев вручил ему весьма приличную сумму, и поручик тут же снял комнату, уплатив, по совету того же полковника, сразу за три месяца.
Почуяв выгодного постояльца, хозяйка квартиры прониклась к Шурке доверием, и он ежевечерне приглашался «к чаю», где неизменно выслушивал скорбный рассказ о трех пьяницах-офицерах, очень приличных с виду, но настолько непорядочных, что, прожив несколько месяцев, они так и съехали, не заплатив ни гроша.
Конечно же Шурка с тем же постоянством утверждал, что в отношении его не может быть и тени сомнения, отчего начал получать к чаю еще и свежевыпеченный домашний коржик, собственноручно приготовленный благодарной хозяйкой. Правда, поймав однажды на себе слишком заинтересованный взгляд дамочки, Шурка заподозрил ее в далеко идущих намерениях и, сославшись на кучу неотложных дел, постарался как можно меньше бывать вечерами дома.
Днем Шурка шлялся по Харбину, придерживаясь в основном района Нового города. В китайские районы поручик даже не заглядывал, во-первых, он совершенно не понимал китайского языка, не говоря уж о иероглифах, а во-вторых, его нынешний патрон, скользко-вежливый господин Мияги, не рекомендовал это делать, всячески ориентируя Яницкого на общение с эмигрантами самого разного толка.
Полученную Шуркой инструкцию полковник Чеботарев разъяснил поручику в своей прямой и весьма грубоватой манере, причем полностью встал на сторону японца. По его словам, в теперешней неразберихе даже японцы нуждаются в самой разнообразной информации, а что касается китайцев, то тут полковник предпочел выразиться вообще матерно, смачно заключив напоследок: