Холод постепенно становился все сильнее. К середине января температура упала до 38 градусов ниже нуля.
Морды наших маленьких лошадок покрылись льдом. Из их ноздрей, мокрых от крови, красные капли летели одна за другой на дорогу, оставляя позади дорожку, похожую на россыпь красных гвоздик.
Жизнь в наших логовищах в Щербиновке стала невыносимой.
Используя солому, мы более или менее заткнули дыры в окнах, половина которых была просто перебита красными при отступлении. Но ледяные укусы зимы не прекращались, она атаковала нас, со свистом влетая сквозь щели в полу. Чтобы устроиться на ночь, нам приходилось использовать все наши скудные пожитки, и даже тогда мы засовывали ноги в рукава шинелей. Но что могли дать наши шинели и легкие одеяла плюс пара охапок соломы для защиты от ветра, который с воем врывался в наши хижины, прилетая из проклятой степи?
Мы кололи маргарин, сосиски и хлеб, твердые, словно камень, с помощью топора. Несколько яиц, которые наши интенданты доставили нам, прибыли промерзшие насквозь и какие-то серые.
Вот такими были часы нашего отдыха.
Наши передовые позиции располагались в 3 километрах от Щербиновки. Мы шли туда отделениями по снегу глубиной до полуметра, и температура в это время изменялась от 25 до 35 градусов ниже нуля.
Некоторые роты пытались вырыть блиндажи в горах пустой породы возле угольных шахт. Другие располагались посреди степи.
Снег еще можно было терпеть. Но совершенно ужасными были сильнейшие ветра. Они ревели, они выли пронзительными голосами, швыряя нам в лицо тысячи острых иголок.
Мы наконец получили несколько зимних шапок, которые прикрывали шею и уши, а также несколько тонких вязаных варежек, которые плохо защищали руки. Но у нас не было ни полушубков, ни валяных сапог.
Любой, кто хоть на минуту снимал варежки, моментально отмораживал себе пальцы. Мы носили зимние шапки, надвинув их до самого носа. Дыхание, проходя сквозь шапку, тут же застывало кусками льда напротив рта. Белые лохмы поднимались до самых бровей. Наши слезы замерзали, превращаясь в большие жемчужины, которые склеивали ресницы, причиняя серьезную боль, а когда мы пытались из разъединить, боль становилась еще сильнее. В любой момент нос и щеки могли стать бледно-желтыми, как кожа на барабане. Чтобы избежать обморожений, нам приходилось яростно растирать кожу снегом. Но слишком часто это была запоздалая мера.
* * *
Ужасные зимние метели дали советским войскам очевидное преимущество.
Русские использовали такую погоду. В этом им помогали их лыжи, их собаки, их сани, их мохнатые лошадки. Они были тепло одеты, чтобы не поддаваться холоду: шерстяные жилеты, валенки, которые не поддавались снегу, сухому, как толченое стекло. Они безусловно пользовались превосходством над тысячами мучающихся европейских солдат, которых бросили в опрометчивое наступление по снегу под ударами зимнего ветра, по льду, но без соответствующего обмундирования и без нужной подготовки.
Красные просачивались всюду. Их шпионы, замаскированные под обычных жителей, пробирались между нашими постами, попадали в промышленные центры и находили там сообщников. Огромное большинство крестьян игнорировало коммунизм, хотя и было вынуждено выполнять некоторые требования, но в городах советская пропаганда отравила молодых рабочих. Именно к ним обращались шпионы Красной Армии, преданные и отважные лидеры.
Я входил в расстрельный взвод, который должен был казнить двух человек, приговоренных военным трибуналом.
Когда мы вышли в степь, то построились в шеренгу. Двое осужденных, держа руки в карманах, не сказали ни слова. Наш залп бросил их на землю. Последовала минута тишины, когда стволы винтовок отдачей подбросило вверх. Один из двух коммунистов шевелился, словно цеплялся за остатки жизни. Его правая рука выскочила из кармана и поднялась в воздух над снегом, сжатая в кулак. И мы услышали крик, последний выкрик на немецком языке, который поняли все: «Хайль Сталин!»
И уже мертвец уронил руку на снег.
Эти люди тоже имели свои идеалы.
В целом русские, которых приговаривали к смертной казни, принимали свою судьбу с покорностью фаталистов, бледные, уронив руки.
Чтобы избежать волнений среди солдат и нанести удар по настроению народа, немцы решили вешать захваченных шпионов. Приговоренные русские выходили на место казни подавленные, с пустыми глазами. Они поднимались на стул, который, в свою очередь, стоял на столе. Там они стояли, не протестуя, и ни о чем не просили. Над ними висела петля, которую надевали на шею. Что было, то было. А затем… Удар опрокидывал стул, и трагедия заканчивалась.
Однажды немцам пришлось казнить одновременно пятерых приговоренных мужчин. Один из повешенных оборвал веревку и упал на землю. Он поднялся, не говоря ни слова, поставил стул обратно на стол и взобрался на него, чтобы дождаться, пока приготовят новую петлю.
В глубинах этих сердец жили восточный фатализм, детское неведение, а также давно выработанная привычка к страданиям и побоям. Они не восставали против смерти. Они пассивно принимали смерть, как принимали и все остальное: завшивевшую избу, кнут дворянства и коммунистическое рабство.
Вторая половина января 1942 года оказалась довольно напряженной. Большие массы советских войск пришли в движение. Советские самолеты бомбили нас три или четыре раза в день.
Мы все еще не понимали, что происходит.
Советские элитные соединения, переброшенные из Сибири, пересекли замерзшую реку Донец севернее нашего промышленного района. Они обошли с фланга немецкие укрепления и вышли к важным железнодорожным линиям, особенно ветке Киев — Полтава — Славгород. Они разгромили несколько тыловых складов, а потом повернули на запад. Русские и сибиряки глубоко прорвались в направлении Днепра. Противник угрожал отрезать всю Группу Армий «Юг». Они уже форсировали реку Самару. Некоторые подразделения казаков были замечены всего в 12 километрах от Днепропетровска.
Немецкое командование поспешно собрало силы для контрудара.
Контрнаступление, когда столбик термометра колеблется между 35 и 40 градусами ниже нуля!
Мы не сомневались в том, что нас ждет, и спешно приготовились к выступлению.
В ту же самую ночь нас сменили. В 04.00 мы уже шагали следом за повозками в жуткую метель, которая несла массы снега, совершенно ослепив нас.
Мы совершенно не знали, куда направляемся. Однако настал наш час славы и крови.
Если я правильно помню, это произошло 26 января 1942 года.
Мы не знали точно, насколько продвинулись сибирские войска на своих собачьих упряжках, ни казаки на своих низкорослых лошаденках, которые могли вынести все, что угодно.
Противник не мог быть слишком далеко. Это все, что нам требовалось знать. Мы, простые фронтовые солдаты, знали немного, и я знал не больше своих товарищей, так как был простым солдатом и жил вместе со своими товарищами, не имея контактов даже с командованием роты.