Что-то в сумбурных словах Червенича было такое, что заставило пана Казимира спросить:
— А под Москвой кто немцев бил?
— Все! Сначала ополченцы держались, но их, ясное дело, в капусту… Наступление, Москву видно и на!.. Сибирские, кадровые, как из-под земли! И пошли… Стрельба, снег, мороз и солдатики русские… Эх, Костя! — Червенич снова налил и выпил. — У немцев такое началось, что даже я под кавалерийскую атаку угодил!
— Кавалерийскую? — изумился пан Казимир. — Откуда?
— Из лесу!.. Гляж-жу, кр-р-асота!.. Ветра нет, шашки полыхают, вой и топот, а из-под копыт, Костя, как в сказке, лошадям по грудь, метель белая…
Глаза Червенича влажно блеснули, да и сам пан Казимир, зримо представив нарисованную картину, неожиданно почувствовал, как у него защекотало в носу.
— Да как же ты тогда уцелел, Васька?
— А ты думаешь Васька дурак? Не-е… Немчура, мать их, «Фойер!» — кричат, пулемет ставят, а я шинель на голову и в сугроб!
Пан Казимир по-кошачьи фыркнул от смеха и спросил:
— И что, мужички тебя из снега не вытряхнули?
— Не-е! — Червенич весело помотал головой. — Сам вылез… Промерз как цуцык, зуб на зуб не попадает, стою один на дороге и думаю, в какую сторону подаваться, понимаешь?..
— Ну и до чего додумался?
— Сам видишь, здесь… Мысль, правда, была… Хоть они и мужичье сиволапое, краснопузое, а свои… Так что я войну свою, кончил! И домой заскочить успел… Но там… одни липы остались…
— Повезло тебе… — пан Казимир вздохнул.
На этот раз оба молчали довольно долго. Потом Червенич поднял голову и тихо, проникновенно сказал:
— Костя, поедем со мной, а?.. Я ведь хочу в Париж, а оттуда думаю словчить в Швейцарию. В усадьбе дом-то сгорел, однако я матушкино наследство из подвала вырыл. Обоим на житье хватит…
Пан Казимир сцепил зубы и, пересиливая себя самого, ответил:
— Не могу, Васенька… Хотел бы, да не могу…
— Значит, не изменился… Только ведь сам не удержишься, или ты с англичанами, или… — Червенич не договорил и с тоской посмотрел на пана Казимира. — Ты не думай, я сразу все понял, ты одно скажи, я тебе помочь могу?
Пан Казимир поднял голову. Да, Васька Червенич помочь мог…
* * *
Усенко проснулся от озноба и понял, что лежит на толстых сухих досках. Правда, его состояние на пробуждение не походило. Капитан скорее очнулся и теперь недоуменно оглядывался, силясь сообразить, где же он находится.
Комната с голыми кирпичными стенами без окон больше всего походила на каменный ящик. Обычно такие помещения служат погребом, но тут стенки были сухие, а над дверью, в нише забранной железными прутьями, светилась электрическая лампочка.
В первый момент Усенко показалось, что он видит какой-то дурной сон, и капитан даже приподнял руку, чтобы дернуть себя за ухо, но это движение отдалось в спине весьма чувствительной болью, и он, сложив в памяти сохранившиеся обрывки, мучительно застонал.
Случившееся было нелепо, дико, но, к сожалению, по прошествии времени, совершенно понятно. Глядя на едва заметно подрагивающую нить слабой лампы, Усенко постарался впомнить подробнее события последних двух суток.
Сначала ему это удавалось плохо, но он заставил себя начать еще от аэродрома и тогда, встававшие один за другим, с таким трудом вспоминавшиеся обрывки, постепенно начали выстраиватьься в довольно-таки строгую цепочку…
Вылет группы пришлось задержать больше чем на месяц. Причин задержки Усенко не знал, но догадывался, что кроме нелетной погоды, видимо, и обстоятельства в районе преполагаемой высадки были пока неблагоприятны.
Наконец долгожданное «добро» было получено. Сначала их темно-зеленый «дуглас» выполз на бетонку и, взревев моторами, поднялся в воздух. Потом в начинающихся сумерках он благополучно миновал линию фронта и долго-долго летел на запад.
Усенко хорошо помнил, как, несмотря на ночное время, в облачных просветах то и дело появлялась земля. Особенно легко различались с высоты озера. Они мягко поблескивали серебристыми овалами на фоне темных массивов леса.
Капитан прыгал первым. Тогда у него еще мелькнула мысль, как бы не забарахлил парашют, и, только почувствовав рывок наполнившегося купола, Усенко вздохнул с облегчением. Запомнилось также, что спуск был плавным и внизу появились какие-то огоньки.
Решив, что там деревня, Усенко подтянул стропы. От бокового скольжения появился ветерок, капитану показалось, что с куполом что-то неладно, он посмотрел вверх, и тут его воспоминания обрывались…
Как ни напрягал память Усенко, как ни старался, дальше шла совершенно непонятная абракадабра, состоявшая из несвязных обрывков то ли сна, то ли яви. Вроде были какие-то голоса, лица и совершенно точно — бьющий прямо по глазам, световой луч…
Нет, больше решительно ничего не вспоминалось, и Усенко, отбросив бесплодные попытки, попробовал встать. Тело повиновалось, правда, остро тянуло спину, голова была как с похмелья и почему-то кололо глаза, словно он наловил световых «зайчиков»…
Левый рукав комбинезона был разорван, и мышца выше локтя тупо болела. Зато правая рука была в порядке, и Усенко методично ощупал себя, проверяя, нет ли где крови. Он уже понял, что и его состояние, и подвал говорили одно: с ним, капитаном Усенко, случилось самое худшее…
Что его ждало, Усенко знал. Медленно (спешить было некуда) он обшарил пустые карманы и начал сначала осторожно, а потом все резче, разводить руками. Нет, капитан не делал зарядку, а просто выяснял, во что обошлось ему неудачное приземление…
Замок в дверях лязгнул, и капитан медленно повернул голову. На пороге возник ражий немец и с ухмылкой посмотрел на Усенко. Капитан закрыл глаза. Все было предельно ясно — это плен…
Четкое осознание случившегося, как ни странно, внесло успокоение, и капитан снова открыл глаза. Теперь в камере был уже не один немец, а трое. Двое в форме, а у третьего поверх кителя красовался белый медицинский халат.
Увидев, что пленный наконец-то пришел в себя, врач-немец потрепал Усенко за плечо.
— Как мы себя чуствовать?
— Хорошо… — через силу заставил себя ответить Усенко.
— Гут! Сейчас будет есчо лютше…
Немец завернул разорванный рукав, наложил на руку Усенко жгут и медленно, со знанием дела, сделал внутривенный укол. Потом отложил шприц в сторону и начал приглядываться к капитану. Заметив что-то понятное только ему, он оживился.
— Ну что? Я есть правый? Немного лютше?
— Да…
Усенко действительно ощутил прилив бодрости и даже сделал попытку встать, но немец тут же замахал руками.
— Нихт, нихт, пока лежать! Ты немножко плехо падать… Но теперь нитшего. Потом немножко можно ходить…