Было около одиннадцати, когда я вошел в бар «Экстаз». Интерьер делал честь названию; бар помещался в каком-то переулке и был самым задрипанным из тех, что я видел за свою жизнь: длинный и узкий, как гроб, только несколько повыше; стены (не хватало еще, чтобы и пол тоже) сверху донизу выкрашены в черный цвет в тщетной попытке скрыть их плачевное состояние; некое обшарпанное сооружение, сколоченное из досок от фруктовых ящиков, представляло собой стойку бара; у стойки сидели за рюмкой несколько посетителей, которые пытались беседовать, перекрикивая оглушительную музыку. Казалось, всем было ужасно весело. Всем, кроме меня.
Я уж было вознамерился вернуться в гостиницу и тут увидел старика.
В этот момент он выходил из туалета, и выглядел так, будто его огрели пыльным мешком, в соответствии с окружающей обстановкой. На вид ему было лет семьдесят пять, не меньше; он был маленький, худой и нервный; волосы белые, как лунь, длинные; одет он был в поношенный, сильно потертый вельветовый костюм. Вышел он не один. Служащий заведения, пытаясь утихомирить яростно сопротивляющегося старика, крепко держал его под руку и то и дело встряхивал, злобно на него поглядывая. Старик пытался высвободиться, демонстрируя бурные проявления оскорбленного достоинства. Я незаметно подошел поближе и услышал, что мог, сквозь громоподобную музыку. По всей вероятности, старик выпил несколько рюмок, а заплатить ему было нечем. Он ссылался на то, что у него, якобы, украли портфель. Тут явно что-то не сходилось: с первого взгляда было видно, что со своим портфелем он в последний раз встречался лет десять назад. Но что-то в нем – возможно, его решительные попытки отстоять свою независимость, – пробудили во мне симпатию. К тому же, мне не понравилось, как вел себя тот, другой. Я решил помочь старику. Я подошел к ним и сказал, что заплачу за старика. Служащий не сдавался: не в деньгах дело, настаивал он, ему не нравится, когда его дурачат. Но, в конце концов, он уступил, когда я прибавил солидные чаевые. В результате он вообще предложил поставить нам за счет заведения. Мы отказались – на этом настоял старик. Пока я разговаривал со служащим, он сохранял несколько отсутствующий вид, как будто все это его не касалось, но когда у него появился выбор, он твердо решил оттуда уйти. Другого способа восстановить свое попранное достоинство он не видел. Он с презрением отверг даровую выпивку и вышел из бара.
Я последовал за ним.
На улице я огляделся. Я увидел его на противоположном тротуаре, где он с ребяческим упрямством копался в мусорном баке. Я подошел к нему в тот самый момент, когда он с торжествующим видом извлек оттуда пустую бутылку, взял ее за горлышко и замахнулся на уличный фонарь, служивший единственной рекламой бара «Экстаз». Я успел отвести его руку, так что бутылка, никому не причинив вреда, разбилась о металлическую дверь какого-то гаража в нескольких метрах от намеченной цели. Старик чувствовал себя куда более оскорбленным, чем казалось поначалу. Мне показалось вполне уместным предложить ему пропустить по стаканчику где-нибудь в другом месте, чтобы забыть неприятный инцидент. Не то, чтобы мне так уж нравилось общество пьянчужки, но еще меньше мне хотелось ввязываться в публичный скандал. Это была удачная мысль. Предложение выпить рюмочку пролилось бальзамом на его душу, и настроение его разом изменилось. Он взял меня под руку, изобразил самую лучшую улыбку, на какую был способен, и предложил свои услуги в качестве гида. Я покорился судьбе и пошел с ним, решив потерпеть еще немного и, под любым предлогом, отделаться от него при первом же удобном случае.
Мы оказались в первом же баре, который попался нам на пути – это была его идея, поскольку гидом был он – и заказали себе по рюмочке. Старик уже порядком набрался, даже слишком, но по мере того, как он забывал происшествие в баре «Экстаз», в нем постепенно раскрывались неожиданные личные качества. Он обладал ясностью мысли и абсолютно не был похож на тех горемычных бродяг, которые ненавидят весь мир. В определенном смысле, он твердо стоял ногами на земле. Он не был образован, но много знал и восполнял недостаток воспитания чем-то вроде природной сообразительности. Конечно, его общество не было для меня идеалом, чтобы убить время, но, с другой стороны, не мешало так сильно, как я боялся, когда взял на себя его проблемы, чтобы избежать еще больших. Ясно было одно: в нем была какая-то своеобразная привлекательность. Я решил взять бразды правления в свои руки, когда увидел, что его стакан почти пуст; мне показалось, что настал подходящий момент для того, чтобы постепенно свести разговор на нет и откланяться. Я сказал ему, кто я и чем занимаюсь. Когда я объяснил ему цель моего пребывания в этом городе, он впервые удивил меня таинственным заявлением: «Во как, а ведь я могу тебе помочь. Я Лорку знал лично; я тебе многое мог бы о нем рассказать. Много, да такого, о чем никто не знает». Меня удивило не само доверие, которое он проявил, а то, как он это сделал. Я насторожился, полагая, что сейчас он начнет изобретать какую-нибудь историю в расчете на бесплатную выпивку, но он сказал это с такой подкупающей откровенностью, которая вряд ли предполагала какую-либо корысть. А если он говорил правду, мне может улыбнуться удача. Я смогу украсить посредственный материал, который насобирал для репортажа, эксклюзивным интервью: воспоминаниями свидетеля тех событий. Я журналист по призванию. Я обожаю свою работу, даже если обосновываю свои соображения чисто механически, без души. Я изображаю видимость работы и добиваюсь нужного качества. Но если, меня действительно что-то волнует, внутри у меня начинает шевелиться какой-то червячок, и я становлюсь неподражаем. И как раз в тот момент червячок зашевелился, я его почувствовал, – в животе у меня екнуло. Интервью с кем-то, кто не только знал Лорку лично, но может, если верить его многообещающим заявлениям, сообщить какие-то новые сведения и рассказать о своих впечатлениях, о которых до сих пор он никому не говорил… Конечно, я не ожидал, что он расскажет мне что-нибудь сверхъестественное, но если он хоть однажды общался с поэтом и, как умеет, расскажет об этом, у меня уже будет материал для хорошей статьи. Жаль, что в фотоаппарате нет пленки – несколько снимков не помешали бы. Хотя, если как следует подумать, вид у старика был далеко не идеальный, чтобы заставить кого-нибудь поверить в его истории. Ладно, там видно будет. Главное – он сидит напротив меня, готовый к разговору по душам.
Поскольку время приближалось к двум часам ночи, я предложил ему пойти в привокзальное кафе: ясно, что там нам будет спокойнее. Я смогу сделать свою работу без предотъездной спешки и не рискуя опоздать на поезд, а он сможет выпить, сколько захочет, так же, как и в любом другом месте.
Кафе было открыто, но клиентов там не было. Тем лучше. Единственный официант перестал подметать пол, когда мы вошли, зажег лампу, висевшую над столиком, который мы выбрали, и обслужил нас. Я включил магнитофон.
Старик все никак не начинал обещанную историю. Казалось, он забавляется, уклоняясь от моих вопросов или, отвечая на них, ходит вокруг да около. Я бы сказал, он был в состоянии нарастающего возбуждения. Было такое ощущение, что у него и в самом деле есть что сказать, и он всячески оттягивает момент начала, дабы оно прозвучало как можно более торжественно. Мне уже начинала надоедать эта жалкая игра, и тут старик, который, видимо, просто ждал, пока рюмка наполнится до краев коньяком, заговорил.