— Как получилось, что вы стали истребителем?
— В августе 1942 года была предпринята первая попытка прорвать блокаду Ленинграда. Но эта попытка оказалась неудачной. В этой операции участвовал 524-й истребительный авиаполк, который также базировался на аэродроме Яровщина. Им командовал генерал-майор авиации Иван Алексеевич Лакеев. Замечательный был человек, один из первых генералов в авиации, получивший в Испании звание Героя Советского Союза. В августовских боях полк воевал на Волховском фронте и понес большие потери в живой силе и технике. Поэтому после их возвращения четырех человек (меня и моих друзей Васю Назаренко, Юзефа Гавриленко и Сергея Ефремова -— они все трое впоследствии погибли, царство им небесное) осенью 1942-го перевели в 524-й истребительный авиаполк. Нас на УТИ-4 провезли и пересадили на ЛаГГ-3 и в начале 1943 года я сделал на нем первый боевой вылет. Так я стал истребителем.
Сколько я сделал вылетов на ЛаГГ-3, я не помню. Мне, к счастью, не пришлось встретиться с противником в воздушном бою, а то бы было худо. Ваш покорный слуга на первое боевое задание, на прикрытие своих войск полетел, имея 7 часов налета на истребителе. Ну какой я был истребитель? Я больше обузой был для товарищей. Ведь за 7 часов только успеваешь научиться держаться в воздухе и делать элементарные маневры.
Истребителем непросто было быть. Иногда, например, во время Свирско-Петрозаводской операции, до пяти вылетов в день мы делали, а иногда сидишь и несколько недель даже не летаешь, особенно зимой. Мы переживали, когда нелетная погода. Помню Мишу Чайковского. Он в таких случаях говаривал: «Давно не летали, а так подраться хочется…» Хороший парень! Ну, а как иначе? В бою адреналин вырабатывается, да и знали, за что воюем, рвались в бой.
Хотя были, конечно, и случаи трусости в полку. Одного летчика разжаловали и отправили в штрафной батальон за то, что он все время в воздушном бою и даже когда зенитки стреляли, отрывался от группы и уходил в сторону. Тоже Мишкой его звали. Как-то мина разорвалась, ему ноги побило — искупил кровью и вернулся в полк. И вот год прошел после этих событий. Его спрашивают: «Мишка, что это у тебя за дырки на брюках?» — «Это меня в штрафбате ранило!» — «Да ты же был в зеленых брюках». Он, оказывается, получил новые, синие брюки и для того, чтобы показать, что он дрался за Родину, взял на этих новых брюках наколол дырки. Его потом перевели на У-2 в звено связи.
— Сколько всего вылетов у вас за войну?
— Всего за войну я сделал около 200 боевых вылетов на истребителе.
— А чем вы занимались в периоды, о которых только что говорили, когда были прикованы кземле?
— Играли в домино. Время от времени устраивали танцы. Не часто, правда, но в землянке у нас был клуб. Так что танцевали. Еще, помню, довелось мне отдохнуть в доме отдыха. Я прилетел тогда в штаб ВВС 7-й армии. Эта армия не входила в состав Карельского фронта. И вообще, все армии двигались с востока на запад, а она на север. Один шутник говорил: «Мы и к войне стоим боком». И вот, там у них был фронтовой дом отдыха.
Впрочем, мы и без домов отдыха на жизнь не жаловались. Кормили нас отлично. Полкилограмма мяса полагалось на день, 100 граммов масла, 100 граммов сахара. Ели столько, сколько надо было. Особенно на Ленинградском фронте, в блокаде были, там кормили хуже, а летная норма и норма подводников были очень высокими. Мы знаем, что кто-то голодал, а мы в это время питались, как надо. Но летчику и нельзя голодать, у летчика перегрузки. Во время воздушного боя девятикратная нагрузка. Глаза потемнеют, и сознание потерять можно. Техников кормили хуже, конечно. Пшенкой в основном.
А нам еще фронтовые сто граммов давали. Помню хорошо такую деталь, было это году в 1942-м, что ли. Пришли мы в столовую, накрыли нам стол, и один летчик где-то задержался. Принесли 100 граммов фронтовые, и мы решили подшутить: взяли водку вылили и налили ему воды. Он приходит. Говорит: «Ваше здоровье!» — и залпом выпил эти 100 граммов. Крякнул: «А!» — и заморгал глазами. А как же без шуток? Мы ведь молодые мальчишки были.
— Какими были взаимоотношения с БАО?
— Мы к ним не имели никакого отношения. Они работали, нас всем обеспечивали, кормили, поили, обували, одевали, поставляли горючее. Помню, когда мы прибыли в 524-й полк, командир полка был генерал-майор Лакеев и командиром БАО был майор. Командир БАО подходит, подает руку, мол, здорово. А Лакеев: «Ну, Иван Алексеевич, ты что? А ну доложи как следует!» Потом у них, насколько мне известно, были дружеские отношения.
— В полку дружили эскадрильей или полком?
— Мы и эскадрильей, и полком дружили. У нас было 2 эскадрильи — 24 летчика и звено управления. Это командир полка, штурман полка, комиссар полка. А потом, в 1943 году, полк стал трехэскадрильным. Мы все друг друга знали — нас всего-то было около 200 человек. Была настоящая фронтовая дружба, верность слову. Ребята все были славные. С техниками у нас были братские отношения. Мы в самолетах не особо разбирались. Все от них зависело. У меня был замечательный техник, который всю войну меня обслуживал, Саша Елизаров.
— Если говорить о камуфляже — как вы раскрашивали самолет?
— Зимой обычно раскрашивали сверху белыми пятнами, низ оставался голубой. А что делали с камуфляжем летом, я не помню. Наверное, должны были закрашивать, зимний камуфляж ведь демаскировал.
Как еще красили? Кок винта красили. Тузы рисовали. В нашем полку не было фирменного знака. На фюзеляже писался номер, на хвосте тоже.
— Зимой аэродром укатывали?
— Да, были бревна-волокуши. Трактор возил их, трамбовал ими. Они тяжелые были, и снег получался как асфальт. Никаких казусов не случалось, взлетали как положено.
— Женщины в полку были?
— Много. Две летчицы, Вера Зенкова и Нина Добромысова, летали на Ла-5. [Зенкова Аполлинария Ивановна, младший лейтенант. Воевала в составе 415-го иап. Сбитых самолетов нет. Награждена орденом Отечественной войны 2-й ст.
Добромысова Ксения Ефремовна, младший лейтенант. Воевала в составе 415-го иап. Сбитых самолетов нет. Награждена орденом Отечественной войны 2-й ст.] Одна из них сбила «109-й» даже. Еще оружейницы были девчата, прибористки и радистки. Мы к женщинам-летчицам относились с уважением. Они летали, надо сказать, здорово и выполняли боевую работу наравнее с мужчинами. Обе прошли войну, остались живы.
—А бытовали ли у вас приметы, предчувствия, суеверия?
— Бриться не полагалось перед полетом. Других вроде примет не было. Уходя в бой, мы не боялись настолько сильно, чтобы тщательно следить за приметами. Скажу честно, по сравнению с пехотой, на которую сыпались бомбы, снаряды, мины, пули, война для меня не была такой уж страшной. Ведь летчик сидит в кабине, слышит, как рокочет мотор, иногда стреляет. Правда, один раз, помню, в Норвегии, я летел над каким-то немецким аэродромом, и зенитки открыли огонь. Я слышал звук от разрывающихся рядом снарядов, но мне страшно не было. Даже в самый опасный момент, когда зенитка меня подбила над вражеской территорией и мне до своих надо было дотянуть, все равно как-то страха особого не было.