Из Ташкента поездом мы приехали в Куйбышев. Здесь я распрощался с другом Валей Елиным и остальными ребятами из первой группы, сами, пароходом по Волге, отправились в Казань.
Мы прибыли в Казань в 9-й запасной авиационный полк, где проходили боевое применение и переучивание на Пе-2. Помню, ходил такой анекдот. Почему Ли-2 такой толстый, Ил-2 горбатый, а «пешка» такая худая? Потому что Ли-2 всю войну спекулировал, штурмовик всю войну на себе вынес, а «пешку», как проститутку, бросали и разведчики, и истребители, и пикирующие бомбардировщики.
Начали сколачивать экипажи. У моего первого летчика дело не пошло. Меня перевели к какому-то подполковнику. Когда мы летали по кругу, его все время ругали — хреновый летчик. Пе-2 машина очень сложная, тяжелая. А потом мне дали Валерия Юсупова. Командир эскадрильи сказал: «Володя, с этим летчиком ты будешь летать 100 лет!» И действительно, мы с ним и летали хорошо, и подружились.
Учеба в полку была весьма напряженной. Отрабатывал полеты по маршруту, бомбометание с горизонтального полета, в любое время можно было в тире пострелять из крупнокалиберного пулемета «Березина», а на аэродроме у «Т», был установлен фотокинопулемет, и мы тренировались в стрельбе по самолетам, находящимся в воздухе.
Вместе с тем в полку царила вполне демократическая обстановка. В вечернее время можно было выйти в город. В основном ходили на танцплощадку в соседний парк. В летной столовой продавалось пиво по 14 рублей литр.
На гарнизонной гауптвахте процветала игра в очко. Я лично не играл, а вот Валька Юсупов был азартнейшим игроком. Платили нам 550 рублей в месяц. И еще, нахалы, первое время высчитывали налог за бездетность, хотя положено только с 21 года! Правда, потом нам эти деньги вернули. Чтобы понять, что это за деньги, скажу, что, когда у меня был день рождения, мы поехали на железную дорогу и в вагоне-ресторане купили бутылку крымского «Кокура» и чекушку водки. Все! Денег не хватало. А каждому давалась книжечка талонов в летную столовую. Каждый листик — три талончика: завтрак, обед, ужин. Обед 30 рублей, ужин — 25 рублей. Так эти игроманы начинали отыгрываться талонами. Но отрывали не сегодняшний талон, а с конца месяца, в надежде, что отыграется к этому времени.
Процветало воровство. Перед отлетом на фронт у меня украли шинель (ее можно было продать за 1000 рублей). Прилетаем в Тулу. Ребята собрались, и штурман, который Чкаловское училище окончил, говорит: «Володька, ты меня извини, но я хочу перед тобой повиниться. Мы украли твою шинель, но не знали, что это твоя. Только когда вышли за забор, в кармане нашли письмо от твоей матери». Пропили мою шинель и чистосердечно признались. Что ж, повинную голову меч не сечет.
Перед отправкой на фронт выдали личное оружие. У нас в экипаже сначала был стрелок-радист с орденом Красного Знамени, но, как говорят в Одессе, ушлый. Я его увидел на рынке в Казани, стоящим за прилавком и торгующим воблой. Так мы убыли на фронт, а он остался. Нам дали хорошего парнишку Бегма Николая 1926 года рождения. Он получил ППШ и 2 диска, 140 патронов, а нам дали ТТ.
Я и Валерий перед отлетом на фронт устроили «отходную», пригласив своих инструкторов, летчика Кузнецова и штурмана Кондратьева. Для этого вечером в летной столовой накрыли столик и выставили три семилитровых жестяных чайника пива.
Накануне отлета в частном доме Наташи Садовской, студентки Казанского мединститута, с которой чисто платонически подружился, попрощались с ней и ее матерью. Выходя из дома, за калиткой мы с Валерием, произвели из пистолетов ТТ салют, расстреляв в воздух по обойме. На следующее утро, взлетев в последний раз с Казанского аэродрома, мы, пролетая над домом Наташи, выпустили серию прощальных ракет.
Лидировал на фронт командир эскадрильи Брехов со штурманом эскадрильи Моргуновым. Первая посадка — Тула. На следующий день пошел дождь. Первый день дождь идет, второй день дождь идет, третий день — дождь, и так шесть дней. Но каждое утро мы едем на аэродром на машине и возвращаемся. Вдруг слышим такой разговор между Бреховым и Моргуновым, у которого семья в Москве. Брехов говорит: «Поезжай, повидайся». Валька говорит: «Поехали к твоим (а мои родители уже переехали из Ашхабада в Москву). Тебе отец сапоги обещал». Я сопротивлялся, но в конце концов, он меня уговорил, и мы написали письмо Брехову: «Михаил Владимирович, мы скоро приедем, если что, мы вас догоним на следующем аэродроме». Отдали стрелку-радисту и сказали, что, если уже будут взлетать и нас будут искать, отдай. Сели на попутку, приехали на вокзал, уже темно, поезд уходил в 11 вечера. Хоть и 1944 год, но было затемнение, горят синие лампы. Документов у нас нет. В 11 часов вышли на перрон, чтобы пройти в вагон. Я посмотрел на небо, горят звезды. Говорю: «Все, поехали домой». Остановили полуторку, сели в кузов. И вернулись. Утром действительно подъем, по машинам, опробовали моторы, ждем. Опять отбой. Хоть и не улетели, но думаю, что нас бы, конечно, хватились.
Кончились дожди. Полетели мы дальше. Меня поразил сожженный дотла Смоленск. Мы же все время были в тылу, не испытывали бомбежек. В Минске остановились в гостинице, как тогда говорили, «Красный клоп». Чтобы не украли, снимаешь сапоги и ставишь в них ножки кровати, на которой спишь. Только тогда можешь быть уверен, что утром их найдешь на месте. Надо сказать, что самолетовождение у меня получалось неплохо и после каждого этапа при подведении итогов меня хвалили. Из Минска в Озера, а оттуда в Пружаны в наш 122-й гвардейский полк. Причем войну этот полк, который тогда назывался 130-й, начал именно на том месте, куда прибыли мы.
Встречало нас все полковое начальство: командир гв. подполковник Семен Никитович Гаврилов, замполит Афанасий Григорьевич Невмержицкий — и командиры эскадрилий: 1-й — капитан Дмитрий Михайлович Калинин и 2-й — майор Рымшин, а также толпа летунов полка. Для нашего экипажа встреча оказалась крайне негостеприимной. В Казани мы получили прямо с завода новенький самолет. Местному художнику отдали два талона на ужин, и он масляными красками нарисовал на коке самолета наш авиационный символ — распростертые орлиные крылья, а по центру — пропеллер и красная звездочка. Мы очень гордились этим. Однако подошел капитан Калинин и, погладив наши крылья, сказал: «Эта лошадка будет моей». Так мы оказались «безлошадными». Размещались в фольварке на чердаке, на который вела крутая лестница. Вокруг летчики, все с боевыми орденами, конечно, чувствовали мы себя первоклашками. Вечером подходит ко мне лейтенант Паша Шерстнев. Говорит: «Володька, я знаю, где можно найти выпить. Пойдем». Я по этой части был не силен, но пошел. Пришли к одному дому, заходим. Оказалось, там жил русский, старообрядец. Он нам выставил на стол каравай хлеба, эмалированную кружку с маслом и темную бутыль самогонки. Сидели, разговаривали за жизнь, потихоньку опустошая бутыль. На обратном пути я Пашу почти тащил. Он-то по полной пил, а я пропускал. До фольварка я его дотащил, а по лестнице уже не мог. Положил его рядом, а сам стал карабкаться наверх. Уже почти поднялся, и вдруг сверху голос: «А это что за явление?» Я голову поднял, смотрю: пола желтого реглана — замполит: «Ну да… Ну ладно… Ну если так воевать начинает, толк будет! Помогите ему». Меня затащили и положили на солому.