— Сейчас, батюшка князь, — пообещала Аксинья, присев перед успевшим почернеть жерлом печи. — Чуток еще протомится, и доставать станем.
По тропе дробно и гулко застучали копыта, сковырнулся под ноги Андрея мальчуган:
— Дядя Фрол… Иноземец… Избавить обещается…
— Не судьба, — вздохнул Зверев, вместо паренька поднялся гнедому в седло и поскакал в Запорожское.
Здесь мало что изменилось за минувший час. Ходячие скелеты кучками по трое-четверо равномерно распределились вокруг заговоренной околицы. Набралось их не меньше трех сотен — изрядно. Покойные родичи деревенских больше тыкались вдоль тропинок и дороги. На дороге же стоял желтолицый, как монгол, узкоглазый и широкоскулый незнакомец, ростом немного ниже Зверева, но такой же широкоплечий (Андрей уже очень давно не напоминал щуплого старшеклассника), с толстыми короткими ногами, чем-то напоминающими медвежьи: чуть согнутыми и разведенными в стороны. Одежду его составляла замызганная, драная рогожа, в руках был посох из сухой сосновой ветки. И то, и другое, похоже, путник подобрал возле дороги.
— Это там ты полынь зарыл? — спешившись возле старосты, поинтересовался князь.
— Там, там, Андрей Васильевич, — кивнул Фрол. — Аккурат перед посохом евоным и лежит.
— Ну, так это отлично, — бросив смерду поводья, засмеялся Зверев. — Послушаем теперь, что колдун скажет.
Князь Сакульский вышел на дорогу, остановился шагах в пяти от незнакомца, расставил ноги и убрал руки за спину, демонстрируя открытую грудь:
— Кто ты таков, смертный, чего тебе надобно в моих землях и как ты сюда попал?
— Это ты назвал меня смертным, несчастный? — не шевеля губами, возмутился гость. — Меня, всесильного и непобедимого Белурга?! Ты, чья судьба в руках моей милости?
— На моей земле имеет значение только моя милость, Белург, — покачал головой Андрей. — И ты сильно испытываешь мое терпение.
— Верните мой посох, дети прокаженной земли. Верните, и я сохраню вам жизнь.
— Подойди ближе, мне плохо тебя слышно, колдун, — предложил Зверев.
— Не заставляй меня повторять, несчастный. Моего гнева страшатся даже боги!
— Твой гнев заканчивается там, где начинается моя воля, Белург, — презрительно сплюнул князь. — Чем ты можешь мне угрожать, если не способен сделать даже шага там, куда я не разрешаю ступать тебе и твоим мертвякам?
— Ты хочешь доказать свою силу? Тогда подойди ко мне и сразись, несчастный. И пусть твой ужасный конец станет уроком для всех обреченных. Или ты надеешься укрыться от моего гнева в своей крохотной крепости? Что же, я могу подождать. Я ждал семь веков, могу потерпеть еще год, два или три. Но вот насколько хватит тебя и твоих людей? Верни посох, пока я не разгневан, несчастный. Верни, и я сохраню тебе твою никчемную жизнь.
— Твои слова — пустой ветер, колдун, — подступил ближе к заговоренной черте Андрей. — Если бы ты мог, то не упрашивал бы меня, как уличный попрошайка, а перешагнул черту и взял все, что сейчас так жалко вымаливаешь.
Они стояли друг против друга на расстоянии вытянутой руки и — разделенные непроницаемой стеной. Древний колдун, сумевший так быстро восстановить свою плоть, был опасным противником — но его чары не могли одолеть запретной для порождений магии черты. Князь мог легко пронзить врага косарем или пробить голову кистенем — но понимал, что поразить колдуна способен только заговоренный древними новгородскими волхвами, священный меч Гостомысла. И все, что оставалось двум врагам, неуязвимым друг для друга, — так это сверлить друг друга взглядами и перекидываться злыми обещаниями.
— Посмотрим, что случится уже через два месяца, когда опустеют погреба твоих рабов и им захочется выйти в поле, к налившимся соками нивам, — прошипел колдун. — Они сами свяжут тебя и принесут к моим ногам.
— Кто тебе сказал, что у тебя есть два месяца, глупый чужак? Завтра же я подниму холопов в седла, и они исчертят все мое княжество струями заговоренной воды. Той самой, через которую ты не можешь переступить. Все твои мертвяки и ты сам окажетесь в маленьких загончиках, где я их всех, никуда не торопясь, расчленю на мелкие косточки, а тебя оставлю бегать из угла в угол на каком-нибудь болоте. Надеюсь, ты бессмертен и будешь выть там на луну много-много веков.
— Это мы еще посмотрим.
Белург развернулся и, опираясь на посох, торопливо похромал к Боровинкиной горе. Большая часть мертвецов отворотилась от деревни и двинулась следом. Андрей понял, что угроза проняла-таки древнего чародея, и он задумал ответные ходы. А еще понял князь, что отдавать украденное из могильника золото ему нельзя ни в коем случае. Похоже, расплавленное волхвами копье — это амулет колдуна, вместилище его магической мощи. Без амулета он опасен, и только. С копьем — станет всесильным.
— Фрол, полыни мне еще надери. — Князь забрал у старосты поводья, вскочил в седло и помчался в сторону кладбища.
Быстро обернувшись, он уже через четверть часа спешился на причале, намотал поводья на низкую ветку ольхи, предупредил мальчишку:
— Посиди пока. Конь мне сегодня еще понадобится.
Левший при виде господина зашевелился, поднимаясь с чурбака, браво перехватил бердыш. Доложился:
— Пахом с мальчишками вернулся, Андрей Васильевич. Перекусили, отдыхают ныне. Княгиня тоже к себе от жары ушла.
— Чем перекусили?
— А-а-а… — растерянно протянул холоп. — Это… Остывало же, княже.
— Понятно. Голодом решили уморить?
— Дык, счас девок позову, печь еще горячая, затопится быстро.
— Брось, все равно не успеют. Посудину какую-нибудь принеси, только не шуми. Пусть все пока на корабле посидят.
Получив от Левшия недавно вымытую, еще влажную крынку, Андрей спустился к воде и стал наговаривать:
— Ты, вода текучая, текла из-за гор, из-за темных болот, через землю пробивалась, под солнцем грелась, от скверны очищалась, от злобы выгорала. Нет на тебе слова ни злого, ни доброго, нет в тебе воли ни плохой, ни хорошей… — После чего уселся на берегу, поставил крынку между ног и замешал в воде могильную землю, приговаривая: — Прими, вода, знак земной, знак упокойный, живому неведомый, мертвому неодолимый. — Потом растер несколько веток полыни, прошептав семь раз: — Прими горечь полынную, горечь живую, человека пугающую, колдовство убивающую, жить и нежить разделяющую. — И наконец, закончив взбалтывать зелье, закончил наговор: — Не ты меня встретил, то я тебя приметил, не ты меня нашел, то я тебя выследил, не вы меня отпел, а я тебя съел. Съел тебя мой порог, мой пол, потолок, мое окно, моя печь. — Князь снял нательный крест, осенил им три раза крестообразно бурую смесь: — Отведи, Господь, от меня врага, колдуна-мужика, бабу-ведьму, девку-удавку, тоску-мытарку, крест с покойника, ополоски с подойника, мыло с обмывания, свечу с покаяния. Кто меня станет убивать, пусть будет страдать. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Не своею силой, волею Господней, не своим словом, молитвой Божией, не своей душой, а Духом святым храни раба Божьего Андрея от глубокого омута, от сырой могилы, от взгляда черного, от слова злого, от браги хмельной, от девки дурной, от колдуна и колдуницы, от корыстной чаровницы, от лихоманки ломучей, от чащобы дремучей. Услышь слово мое смиренное, дай мне силу свою безмерную. Аминь.