Убедившись, что с этой стороны опасности больше нет, Андрей перешел на другой борт, подобрал пищаль, заготовленную с этой стороны, запалил фитиль. Осторожно, краем глаза, выглянул наружу.
Пираты спустили парус и продолжали удерживать ушкуй лестницами с крюками, но сами на борт пока не рвались. Оно и понятно: там ведь головы рубят! Они свое дело сделали, внимание отвлекли. Пятерых из одиннадцати потеряли. Как раз сейчас с другого борта должны неожиданно выскочить две абордажные команды…
— Ну-ну, будет вам и абордаж, — тихо пообещал князь, глядя на душегубов, стоящих на корме. Двое из троих, откинувшие за спину темные плащи с вишневой подбивкой, поблескивали дорогими кирасами с золотыми лилиями на груди. Андрей высунул пищаль через борт, направил в их сторону, нажал спуск.
Д-дадах!!! — свинцовый сноп снес двоих татей в воду, а третий скатился на дно чалки, жалобно воя и царапая пальцами грудь. Зверев отложил пищаль, взял другую. Оставшиеся грабители, поняв, чем это грозит, бросили лестницы и заметались. Плоскодонка начала отползать.
— Проклятье! — Андрей выстрелил, разнеся в кровавые клочья лишь одного душегуба, бросил ствол, вырвал у Левшия бердыш и прыгнул вниз.
— А-а-а! — вскинув меч над головой, кинулся на него один из пиратов.
Князь принял клинок на середину лезвия, отвел в сторону, опуская, и кончик длинного топора легко коснулся шеи пирата. Ударила пульсирующая струйка, тать захлопал глазами и повалился за борт. Второй подобрал на днище топор, замахнулся.
Бердыш вверх, останавливая удар. Правую руку вперед, нанося подтоком удар в висок плашмя. Резкий разворот всем телом в обратную сторону — и огромный полумесяц, сверкнув на солнце, сносит отклоненную назад голову с плеч. Классика! Этому упражнению он холопов уже второй год как учит.
Чалка вздрогнула — на нее спрыгнули Пахом и Звияга.
— Лучше бы веревку сбросили, — ворчливо укорил их князь. — Как бы не унесло кораблик.
Он прошел по лавкам на корму, присел над воющим бандитом. Две картечины, попавшие в великолепную французскую кирасу, пробить качественную сталь не смогли — но выгнули ее глубоко в обратную сторону. В первый миг показалось — до самых позвонков.
— И где вы только броню такую взяли? — усмехнулся князь. — Теперь только на перековку годится.
Он выпрямился, пошел вперед:
— Пахом! Как чалку привяжете, бедолаг, что по ту сторону еще барахтаются, вытаскивайте по одному и вяжите покрепче.
— Зачем нам эти уроды, княже? Пусть тонут, токмо мир чище станет.
— Пригодятся, Пахом, пригодятся. Целых — на цепь, в трюм к проклятому золоту посадить. Смекаешь? Остальных — воеводе, для отчета сдать. Так что и дохлых, что не потонули, тоже сгребите. Гляньте, нет ли на чалке казны. Серебро им больше не понадобится.
* * *
Возвращался князь с холопами и добычей быстро. Стремительно промчавшись сквозь Бычью щель, они спустились вниз по течению через Горский проход, оказавшийся довольно быстрой рекой, подняли паруса и под попутным ветром, лихо вспарывая волну, пошли точно на Корелу. Даже болтающаяся сзади на привязи чалка и две полузатопленные лодки не особо замедлили ход крепкого, высокобортного ушкуя. Одна ночевка посреди озера — и уже к полудню корабль князя Сакульского подвалил к короткой крепостной пристани.
Андрей спрыгнул на слегка оструганные сверху бревна причала и остановился, наблюдая за холопами.
Те принайтовали трофейное судно к ушкую с внешней стороны, выволокли на берег разбитые лодки, а потом стали вытаскивать мертвые тела, рядком укладывая на чахлую, потоптанную траву. Дело это могло показаться грязным и противным кому угодно, но только не тем, кто победил врага в жестокой схватке и теперь мог с гордостью подтвердить свою доблесть.
Крепостная стража, поначалу не сообразившая, что происходит, засуетилась, послышались тревожные крики. Вскоре из ворот появились первые зеваки, стали собираться кучками чуть в стороне. Вслед за ними прибежал все в том же казакине, но в войлочных туфлях и тафье на бритой макушке боярин Афанасий Семенович. Воевода замер, не зная, как реагировать на происходящее.
Между тем, освободив судно от мертвецов, холопы начали выводить раненых со стянутыми за спиной руками и бросать их рядом с уже отбегавшими свое товарищами.
— Ну, принимай, воевода, по счету, — весело предложил Зверев. — Двенадцать дохлых тушек, семь душегубов увечных. Еще с десяток, извини, во время сечи утопло, сдать не могу. — Про четверых вполне здоровых разбойников, сидящих в трюме, князь предусмотрительно промолчал. — Вот этот, в шелковой рубахе и с расшитыми штанами, за главного у них был. — Андрей кинул рядом с закатившим глаза пленником выгнутую половинку кирасы и кичливый шестопер с резной рукоятью.
— Стало быть, управился… — пробормотал себе под нос воевода, проходя вдоль окровавленных тел. — Ужели един с тремя холопами?
— А чего не управиться? — засмеялся Андрей. — Тати ведь жирных и ленивых купцов ждали на ушкуе встретить. На которых шикни — и сами лапки поднимут. Мы же люди служилые, к сече привычные. Опять же, мы в броню заранее оделись, а эти… — Князь пнул одного из раненых в разодранной рубахе, — жары убоялись. Даже под кирасой никакого поддоспешника на тате не имелось. Ну, а доспешный супротив бездоспешного… Сам понимаешь, боярин.
— Это верно, — согласился воевода. — Можно и одному супротив троих легко устоять.
— Ну, так принимай. Я свое дело сделал, государю по совести послужил. А уж губная служба, воеводская — то твое дело, Афанасий Семенович. Надобно ведь бедолаг найти, что от душегубов этих пострадали, — пусть грабителей опознают. Допросы снять с пристрастием: где схроны у татей, где лагерь главный, кто им в деле гнусном помогал? Опять же, их ведь не полста, а всего три десятка было. Надобно теперь всех прочих выследить и истребить. Много тут еще дел, ох, много. А уж опосля главных зачинщиков промысла кровавого в Москву, в Разбойный приказ отослать надо с отчетом, для суда и наказания. Ты уж, как грамоту отписывать станешь, и меня, сделай милость, добрым словом по дружбе отметь, — подмигнул Зверев.
— А как же, — усики воеводы моментально показали «ясно», — за мной дело доброе не пропадет. — Афанасий Семенович повернулся к ратникам, грозно цыкнул: — Чё рты раззявили, как бабы базарные?! Забирайте татей, в поруб тащите! А этих… Этих покамест в холодную, людям покажу.
Боярин Бегебин не был бы воеводой, кабы не уразумел: кто доклад о разгроме шайки душегубов напишет, тому и слава за все дело успешное достанется. Грех такой случай упускать, коли уж князь мараться брезгует.
— А чалка та, за бортом, никак разбойничья, Андрей Васильевич? — не удержался от вопроса воевода.
— Ах, Афанасий Семенович, Афанасий Семенович, — укоризненно покачал головой князь Сакульский. — То уже не их чалка, а моя. Я ее на саблю взял. Служба — государю, Афанасий Семенович, а дуван — боярину.
Закон войны. Добыча — холопам, добро — боярам, победа — царю. Даже самый плохонький боярин побрезгует копаться в карманах мертвецов, снимать с них кольца и серьги, поэтому вся подобная мелочь достается холопам. Но вот то, что в карман не спрячешь: оружие, броня, табуны, пленники, корабли, — все это уже собственность дворянина. Города и веси, добытые победой обширные земли и слава собирателя — это уже прибыток правителя, его доля в военных трофеях. Каждому свое, и изменить этого порядка не вправе никто — иначе вмиг армии лишишься. Она испокон веков только на этом законе и держится.