– Плохо… – вяло отозвался Мессинг.
– Не очень хорошо… – ответил Лева Кобак.
– По океанам плавали, а плавать не научились, – вздохнул Цельмеистер. – Дальше пойдем пешком… Впереди река, и нам надо ее переплыть, господин Мессинг.
Мессинг и Кобак выбрались из машины, и Цельмеистер загнал ее в кустарник так, чтобы ее не было видно. Потом вылез, хлопнул дверцей и подошел к спутникам.
Они побрели по проселочной дороге навстречу редким огням, рассыпанным на взгорке и видным издалека.
– Господин Мессинг, почему бы вам не воздеть руки к небесам и не воскликнуть: «О Польша, родина моя, я, твой блудный сын, иду к тебе!»? – насмешливо проговорил Цельмеистер.
– А почему бы вам не воздеть руки к небесам и не воскликнуть: «О Германия, родина моя, я бегу от тебя и пятки мои сверкают!»?! – тем же тоном парировал Мессинг.
– Боюсь! – все так же весело ответил Цельмейстер. – Эсэсовцы услышат меня раньше Господа и прибегут за нами!
– Вы лучше помолчите, – оборвал их Лева Кобак, – и подумайте, как мы будем переправляться через реку, если так плохо плаваем.
– А мы пройдем по воде аки посуху! – засмеялся Цельмейстер. – Не задавайте глупых вопросов, Лева! Будем разбираться на месте!
Мессинг шел, опустив голову, хлюпая подошвами по раскисшей осенней дороге. Рядом сопел Лева Кобак. Цельмейстер шел чуть впереди, дымил на ходу сигаретой.
«Сколько же я обречен скитаться? – думал Мессинг. – Где обрету дом, любовь и семью? Или это не случится никогда? Неужели я буду вечно носиться по странам и континентам, как Летучий Голландец по морям?»
Варшава, 1938 год
Заголовки польских газет сообщали о возвращении Вольфа Мессинга: «Великий Вольф Мессинг прибыл на родину», «Польша рада возвращению знаменитого телепата и предсказателя на родину», «Варшава приветствует Вольфа Мессинга!». Билеты на концерты в Варшаве разлетелись мгновенно – варшавяне жаждали увидеть вновь обретенное чудо.
В большом концертном зале, заполненном до отказа – заняты были даже места на галерке и на дальних балконах, – шло очередное представление. Расползся в стороны тяжелый бархатный занавес, и на сцене появились Мессинг и Цельмейстер, оба в черных фраках.
– Прошу прощения, господа… – громко, на польском языке обратился к публике Цельмеистер. – Но… здравствуйте! Как я рад вас видеть!
Зал откликнулся дружными аплодисментами.
– Позвольте вам представить всемирно известного телепата и предсказателя Вольфа Мессинга! – Цельмеистер сделал жест в сторону Мессинга, тот склонился в глубоком поклоне, и публика взорвалась шквалом аплодисментов, почти все встали. На сцену полетели букеты цветов.
– Благодарю вас! Позвольте начать наше выступление! – закричал Цельмеистер, но зал не слушал, отчаянно хлопал, и аплодисменты перешли в овацию.
Мессинг смотрел в ликующий зал, видел улыбки, глаза мужчин и женщин, и на глазах у него выступили слезы. Он проглотил ком в горле и прошептал:
– Что же вы так хлопаете, люди? Я же еще ничего не сделал для вас… Спасибо, дорогие мои, спасибо…
Гора-Кальвария, 1938 год
Автомобиль въехал в местечковый городок Гора-Кальвария, покатил по улочке, разбрызгивая грязь в лужах. Мессинг прильнул к окошку и смотрел на покосившиеся дома и полузавалившиеся штакетники, на свиней, блаженствовавших в лужах, на мальчишек, бежавших рядом с машиной и строивших ему рожи.
Вот и шинок проехали. У входа двое пьяных мужиков в жилетках, обнявшись, раскачивались из стороны в сторону. Через секунду оба завалились в большую грязную лужу, в которой ходили три больших гуся. Волна грязных брызг обрушилась на гусей, и они с гоготом кинулись в разные стороны.
– Боже мой… столько лет прошло, и ничего не изменилось… – прошептал Мессинг.
– Забытое Богом место… – пробормотал Цельмейстер и зябко передернул плечами. – Неужели тут можно прожить всю жизнь?
За штакетниками мелькали фигуры женщин и мужчин, занятых своими делами. Все они, услышав рокот мотора, останавливались и, открыв рот, смотрели на проезжающий мимо автомобиль.
Наконец Вольф увидел родной дом, покосившийся забор и яблоневый сад…
– Тормози… – тихо сказал он, но водитель не услышал, продолжал крутить баранку, объезжая большие лужи.
– Тормози, тебе сказали! – громко приказал Цельмейстер.
Водитель послушно остановил машину. Мессинг выбрался из нее, открыл криво висящую калитку и пошел по раскисшей от дождя дорожке. Мокрые яблони далеко протянули ветви; усыпанные тяжелыми яблоками, они клонились к земле под тяжестью плодов и мешали идти по тропинке, цеплялись за одежду, роняя на прохожего град крупных холодных капель.
Цельмейстер, который шел за Мессингом, остановился, когда его окатило этим дождичком, утер ладонями лицо и сорвал висевшее прямо перед носом яблоко. С хрустом надкусил его и стал жевать, глядя на мокрые яблони, на сумрачный небосвод с выплывающей из-за крыш домов зеленоватой круглой луной.
– Шагалом пахнет… – пробормотал Цельмейстер и вздрогнул, услышав за домом сдавленные крики, плач, громкие возгласы и снова плач…
И вот они сидят за длинным столом – Вольф, мама и выросшие в молодых, красивых людей брат Семен и сестры Соня и Бетя. У брата уже есть жена, черноволосая, миловидная. Она держит на руках сонного грудного младенца. Еще парочка детишек возится в углу комнаты. Нет за столом только отца Григория Моисеевича..
– Ах, родные мои… ах, родные мои… – горестно покачал головой Мессинг, и в глазах у него стали закипать слезы. – Сколько раз вы приходили ко мне во сне… сколько раз я с вами разговаривал… – он поднял граненый стаканчик с самогонкой. – Семен. Соня. Бетенька. Как твою жену зовут, Семен?
– Роза… – улыбнулся Семен.
– Роза… – повторил Вольф.
– Только меня больше по имени никто не называет… – сказала Сара и уголком платка утерла слезящиеся глаза. – Некому..
– Сара… – взглянул на нее Мессинг. – Твое здоровье, наша прекрасная, добрая и верная Сара…
Она сидела рядом с Вольфом. Он обнял мать, поцеловал в поседевшие, но все еще густые и пышные волосы:
– Прости меня, мама… Я вернулся, мы теперь будем вместе… Вы переберетесь в Варшаву, и мы будем вместе…
– И ты опять уедешь куда-нибудь в Америку или Индию… а мы будем получать только денежные переводы, – вздохнула Сара и вновь концом платка промокнула глаза.
– Волик, ты знаешь, что мама почти ничего не тратила из твоих денег? – вдруг с улыбкой сказал Семен.
– Перестань, Сема, как тебе не стыдно? – перебила мать.
– Интересное дело! – насупился Семен. – Почему нельзя сказать?
– А я говорю тебе, перестань…
– Когда жив был отец, мы еще тратили, но после смерти отца мама стала складывать все деньги и не потратила ни одного злотого, – проговорил Семен.