Выйдя, я изучил брошюру. Я не смотрел на картинки, едва глянул в текст и просто искал, сколько времени займет обучение и сколько оно стоит. Там значилось: три месяца учебы и сумма в бумажных марках, немалая сумма. Больше того, взносы могли увеличить без предупреждения.
Я пошел по улице. В офисе газеты «Лейпцигские новости» я изучил страницу финансов и стал подсчитывать. Какое счастье! Моей девяносто одной шведской кроны вполне хватало.
Дома мама сидела перед мольбертом. Картина изображала оленей в лесу. Эту картину она рисовала уже много раз.
— Только представь, дорогой, дантист берет картину в оплату. Ему нравятся мои картины, и он уже нашел мне еще двух покупателей. — Ее щеки зарумянились. — Я могу просить по крайней мере тридцать золотых марок за каждую, сказал он. Если дела пойдут хорошо, я смогу рисовать две или три в неделю. Это двести сорок или триста марок в месяц, мой мальчик. Знаешь? Тогда мы сможем перестать торговать этими кружевами.
Я посмотрел на нее. Она опять была в своей стране несбыточных мечтаний. Я глубоко вздохнул:
— Хорошо, мама, но не лучше ли будет, если тебе придется кормить одним голодным меньше?
Она опустила кисть:
— Что ты имеешь в виду, Гюнтер?
— Думаю, мне нора подумать, как зарабатывать деньги.
— И что ты предполагаешь делать?
— Я хочу уйти в море.
Она встала. Мы смотрели друг на друга.
Я быстро сказал:
— Посмотри, я получил программу морского училища в Финкенвардере. Плата не такая уж большая, можно заплатить моими шведскими деньгами. А потом…
Она прервала меня:
— Ты правда хочешь уйти в море?
— Да, — сказал я. — Правда. Ты ведь знаешь сама.
Она ничего не сказала, только наклонила голову. Потом тихо и неуверенно произнесла:
— Если так, я не буду стоять на твоем пути.
Мореходное училище в Финкенвардере размещалось в большом красном кирпичном здании на берегу реки. В течение дня мы могли видеть корабли, плывущие мимо, а по ночам по реке двигались огоньки. Когда мы лежали в своих дортуарах и не могли ничего видеть, мы слышали гудки пароходов и мечтали попасть на борт и плыть в неведомое.
Мы — это толпа из тридцати — сорока мальчишек, всегда голодных, как волки, всегда жизнерадостных и всегда полных надежд.
Дисциплина в школе была суровая. Если кого-нибудь ловили курящим, его заставляли съесть сигарету. Но нас это не удручало. Мы брали от жизни все, что могли, даже если это был обед начальника. Чтобы стянуть еду капитана Элкера, требовалась особая техника, трюк, который передавался из поколения в поколение. Когда подъемник проходил через нашу столовую, надо было быстро поменять полные тарелки на пустые. Неуклюжего могло зацепить в лифте. Но это проделывалось снова и снова. Кое-кто утверждал, что капитан Элкер такой маленький потому, что на своей тарелке часто не находит ничего, кроме воздуха.
Нас учили вязать узлы и сращивать концы, читать сигнальную азбуку и постигать все чудеса морского искусства. И все это очень быстро, потому что нас надо выпустить через три месяца. Старые моряки обычно называли нашу школу «машиной для морских сосисок».
Но нам все равно не терпелось, и все разговоры в свободное время касались только одного: возможности попасть в долгое плавание. Мы ходили взад и вперед по пристани, раскачиваясь, как настоящие моряки, плевали с пирса в воду и нетерпеливо ждали, что кто-нибудь обратит на нас внимание. Но никто не обращал.
Через три месяца был экзамен. Все сдали, и капитан Элкер, пожав каждому из нас руку, пожелал доброго пути в жизни. Все ушли, остались только мы двое: Янки и я. У нас не было денег, чтобы вернуться домой, и мы не хотели упускать ни малейшего шанса. Мы стали учениками класса «Д», оставленными после окончания курса. В Финкенвардере вы начинаете с класса «А» и переходите в «С» за месяц до экзамена. «Д» — это такие птички, которых кормят, пока им тоже не удастся найти пристанище.
Это было неприятное время. Наше случайное хождение по пристани превратилось в лихорадочную гонку с корабля на корабль. Но мы никому не были нужны. Однажды вечером, когда мы, уставшие и унылые, вернулись в школу, боцман Шмидт остановил нас в зале и сказал:
— Говорят, что после двух дней гость в доме, как и дохлая рыба, начинает вонять. — Он коснулся пальцем своей фуражки и ушел.
Это действительно было неприятное время. Когда однажды утром капитан Элкер приказал нам явиться к нему, мы почувствовали облегчение. Так или иначе, это был конец.
Когда мы вошли в комнату Элкера, он сидел за своим письменным столом. Мы откозыряли и встали по стойке «смирно».
— Полностью оснащенный «Гамбург» ищет двух юнг, — сказал Элкер резким командным голосом. — Это хороший корабль, и капитан — один из лучших моряков, каких я знаю. Вы можете приступать завтра.
— Хорошо, сэр, — сказал я.
Но Янки сухо спросил:
— А сколько мы будем получать?
Капитан Элкер нахмурился.
— Получать? — переспросил он с неодобрением. — Что ты имеешь в виду? Вы еще учитесь и на борту ничто. Как-никак «Гамбург» — учебный корабль. Компания требует тридцать марок в месяц за обучение. И это дешево, парни, чертовски дешево.
Я видел, что Янки покраснел. Он был сыном крестьянина из Померании, и деловой инстинкт был у него в крови.
— Мы не сможем принять это предложение, капитан. И в любом случае мой отец не заплатит.
— Ладно, — сказал Элкер. — А ты, Прин?
— Не думаю, что моя мама сможет заплатить, — вздохнул я.
— Ну, тогда, думаю, вопрос исчерпан. — Он отпустил нас презрительным жестом руки.
Вечером капитан вызвал нас снова.
— Ну, я договорился, — грубо сказал он, — что вы не будете платить.
— А сколько нам заплатят? — опять спросил Янки.
Элкер долго смотрел на него. Взгляд был любопытный, наполовину удивленный, наполовину раздраженный, и еще в нем читалось какое-то завистливое одобрение. Затем он сказал:
— Небольшая прибавка к нулю, — повернулся на каблуках и вышел, оставив нас стоять.
На следующий день мы пошли на корабль. Это было воскресенье, ясный холодный день. Снег искрился на солнце, лед на Эльбе блестел, плывя вниз по течению. «Гамбург» был пришвартован к пирсу как раз напротив фирмы «Блом и Фос». Корабль еще загружали, везде на палубе лежали концы тросов и разные приспособления, в углу — пустые жестянки и мусор. На борту, казалось, никого не было.
Около трапа стояли два человека: офицер с синим воротничком и огромный мужчина в штатском. Он походил на моржа — красные щеки и обвислые усы. Его рубашка была расстегнута, несмотря на холод, и, казалось, могучее красное горло вырастает прямо из нее. По его жилету тянулась толстая золотая цепочка для часов.