— Выходит, так… три пули в грудь, одна в плечо… Повезло…
— С какой стороны посмотреть, — вздохнул следователь.
— Это как понимать, товарищ следователь? — вскинул голову Твердохлебов.
— Гражданин следователь, — поправил его Сычев.
— Извините… гражданин следователь…
— А так и понимай, бывший майор. Все у тебя какие-то сказочные картинки получаются. В плен попал — контузило, и не помнишь, как попал. Расстреливали — живой из могилы выбрался… Чудеса, да и только.
— Не верите, значит? — Твердохлебов опустил голову.
— Не верю, — отрезал следователь и закурил папиросу, пыхнул дымом. — Я на этом фильтрпункте таких сказок наслушался — уши зеленые стали. Такое плетут — семь верст до небес, и все лесом… А копнешь поглубже — одно и то же: струсил, винтовку бросил и в плен сдался! Стало быть, присягу нарушил.
— Чего же вам нужно?
— Мне доказательства нужны, факты железные.
— И что теперь со мной будет? — после молчания спросил Твердохлебов.
— А ты сам прикинь. В плену был?
— Ну, был.
— Это есть железный факт. Приказ Верховного Главнокомандующего товарища Сталина за номером 227 читал?
— Давали… прочел.
— Стало быть, на данный момент, бывший майор, ты есть враг народа! Ты родину предал, бывший майор, понял, нет? Которая, между прочим, на данный момент в опасности! Вот и думай теперь, что с тобой должно быть… — Следователь курил, глядя в упор на Твердохлебова.
— Но я ведь из плена бежал… — вновь после долгой паузы сказал Твердохлебов. — Я к своим пришел… мы с боями прорывались…
— Это с какой стороны посмотреть, к своим ты пришел или к чужим…
— Как это понимать, гражданин следователь?
— Как сказано, так и понимай — может, ты с заданием к нам пришел, усекаешь? Со шпионским заданием. А все остальное — красивая легенда. Расстреливали… живой остался… к своим прорывался…
— Так что, меня опять расстреливать будут?
— А это от тебя зависит. Расколешься, всю правду, как на духу, расскажешь — отделаешься сроком в червонец, а будешь упираться как баран — шлепнем за милую душу. Знаешь, сколько таких сказочников нынче идет — десятки тыщ! Реки народу!
— И все предатели и враги народа? — спросил Твердохлебов, серьезно глядя на следователя. Но тому в словах Твердохлебова почудилась усмешка, и он весь набычился, погасил окурок в пепельнице, процедил:
— Ах, вот ты как? Шутковать вздумал? Копытов! — позвал Сычев.
Дверь в комнату открылась, и вошел здоровенный малый с могучими плечами и длинными ручищами. Маленькие глазки уставились на начальство, потом взгляд медленно переполз на Твердохлебова, сидевшего на стуле.
— Не хочет гражданин правду говорить. Шутки шутит. Разомнись-ка малость, а я выйду на пяток минут. — Следователь поднялся и вышел из комнаты. Малый подошел к Твердохлебову, глянул на него сверху вниз, шевельнул плечом — казалось, гимнастерка сейчас лопнет.
— Шутки шутишь? — бесцветным голосом спросил он и вдруг тяжело ударил Твердохлебова в скулу — тот повалился на пол вместе со стулом — и принялся деловито избивать тяжелыми сапогами…
Бесчувственного Твердохлебова двое солдат втащили в барак и бросили на дощатый пол у входа. Сидящие на нарах бывшие пленные и окруженцы некоторое время молча смотрели на лежащего у входа человека, потом двое подошли, подняли под руки Твердохлебова и потащили к нарам, уложили. Один, худой и чернявый, пробормотал:
— На совесть уделали… постарались…
…Другой человек сидел на стуле перед следователем Сычевым.
— Так, так… дальше-то что?
— А чего дальше? Знамо, из окружения выбирались…
— С кем?
— А кто в живых остался… От всего полка, считай, меньше сотни осталось народу-то.
— Кто подтвердить может?
— Как кто? С кем выбирался… Ну, перво-наперво Сухачев Виктор Андреич, комроты наш… Стекольников Иван — сержант… Лошилин Петро… Губарев, Ледогоров, Шибанов… нет, вру, Шибанова убило, когда мы уже к линии фронта вышли… А, вот — Птицын Алешка… Кацура Семен, еще Бойко Степан — хохол с Полтавы…
— Достаточно, — перебил следователь, записывая фамилии. — А вот Шинкарев в своих показаниях пишет, что ты агитировал красноармейцев сдаваться в плен. Дескать, войну проиграли и сопротивляться дальше себе дороже…
— Кто?! Шинкарев? Да быть такого не может!
— На, читай… — Следователь подвинул к краю стола лист, исписанный корявым почерком.
Человек привстал со стула, взял бумагу, медленно прочитал, шевеля губами, и сказал изумленно:
— Ну и тва-а-арь…
— Так что, Пескарев, будем говорить правду или будем байки травить? — спросил следователь, сверля глазами солдата.
…А потом перед Сычевым сидел и вовсе молоденький паренек, лет восемнадцати, не больше, — видно, призванный сразу после школы.
— Ну, давай свою сказку, — вздыхал утомленный Сычев. — Как в плен попал?
— В боевом охранении батальона шел… около леска немцы меня и огрели чем-то. Упал, ничего не помню. А когда очнулся — три «шмайсера» на меня уставились.
— Ну, и что ты сделал? — равнодушно спросил Сычев.
— А чего сделаешь? — вытаращил глаза на следователя паренек. — Три автомата на тебя!
— А если б немцев не трое было, а целая рота? Что тогда?
— Что? — не понял паренек.
— Ха! Что тогда? — слегка оживился следователь. — Ведь тебя поставили батальон охранять, а ты — молчок! И немцы спокойненько перестреляли бы полбатальона с этого леска. Понял? Ты должен был крикнуть «Немцы!», упредить своих.
— Так они кокнули бы меня… — растерялся паренек.
— Конечно, кокнули бы! Но зато ты батальон предупредил бы! А ты струхнул!
— Да не струхнул я. Разве сообразишь за несколько секунд?
— А надо соображать, раз ты боец Красной Армии! Родину защищаешь! Ну и кто ты после этого? Трус? Предатель?
Паренек молчал, опустив голову…
Зато другой окруженец чуть ли не кричал на Сычева.
— Автомат мне дайте, гражданин следователь, я воевать хочу!
— Тебе родина уже один раз автомат дала… а ты его бросил и в плен сдался, — отвечал следователь.
— Сломался я тогда… жить хотелось. Имеет право человек заново жизнь начать, если с первого раза осечка вышла?
— Э-эх, парень… — покачал головой следователь. — Я таких песен знаешь сколько наслушался? Отчего человек кается? Да чтоб жить и не маяться… А потом смотришь — снова здорово… Вот я и хочу…