Бредунов проводил его изумленным взглядом:
— Откуда у вас священник взялся? — спросил он с улыбкой.
— От сырости, — ответил Твердохлебов. — Ты не удивляйся, капитан, у нас тут, как в Ноевом ковчеге — каждой твари по паре.
Утром к батареям притопали двадцать штрафников во главе с Балясиным. Балясин козырнул молоденькому старлею:
— Прибыли вам в помощь. По приказанию командира батальона бывшего майора Твердохлебова Василь Степаныча.
— Располагайтесь, ребята, — радушно улыбнулся старлей, глядя на священника. — А это чудо откуда?
— Так и знал, что спросит, — прогудел отец Михаил. — Ты что, священника никогда не видел?
— Видел, конечно. На гражданке. В мирной, так сказать, жизни. Но вот на фронте…
— Значит, пришла пора и нам на фронте объявиться. Еще что спросишь?
— Ничего, — вновь обезоруживающе улыбнулся старлей. — Зовут меня Игорь. Надо по четыре человека на орудие. Чтобы бесперебойно снаряды подносить. Кто у вас старший?
— Я буду за старшего, — сказал Балясин.
— Вот и распредели.
Артиллеристы сидели в укрытии, уплетали тушенку с хлебом. Рядом со старшим сержантом лежала на телогрейке гитара. Приподняв маскировочный полог, заглянул Леха Стира, стрельнул глазками туда-сюда, спросил:
— Расчет третьего орудия первой батареи?
— И первого, и второго, и третьего тоже, — отозвался один из артиллеристов.
— Значит, мы к вам, кореша. Давай сюда, мужики. — Стира спустился в укрытие. — Ого, и гитара есть? Шикарно живете, мужики: тушенку лопаем, под гитару поем.
— И пляшем, — добавил другой артиллерист. — Закусить не желаешь? — И он протянул Лехе банку с тушенкой и алюминиевую ложку. — Не побрезгуешь?
— Да ни в жисть. — Леха схватил ложку, стал выскребать остатки тушенки. Следом за Лехой вошли Савелий Цукерман, Сергей Оглоблин, Родион Светличный. Последним в укрытие спустился отец Михаил, и у артиллеристов челюсти поотваливались.
— Только не задавать вопросов, откуда взялся священник, — предостерегающе поднял руку отец Михаил. — У меня рога скоро вырастут от этих вопросов.
Двое артиллеристов засмеялись. Потом один сказал:
— Молиться будем?
— Это кто как желает, — ответил отец Михаил. — Только молитва, идущая от души, доходит до Господа… — Он увидел гитару и потянулся к ней. — Ну-те-ка, ну-те-ка… — Отец Михаил взял гитару, провел пальцем по струнам и сразу стало понятно, что священник — опытный гитарист.
— Святой отец, вы и на гитаре бацать можете? — спросил Леха Стира.
— Могу, заблудшая твоя душа, могу…
— Нет, вы поняли, фраера, что значит наш, советский священник, а? — торжествовал Леха.
— Что желаете услышать? — спросил отец Михаил.
— «Мурку» давай! — потребовал Стира.
— «Мурку» тебе исполнять будут на малине, куда ты попадешь, если жив останешься, в чем я сильно сомневаюсь, дитя мое, — ответил отец Михаил и запел:
В час роковой, когда встретил тебя,
Трепетно сердце забилось во мне,
Страстно, безумно тебя полюбя,
Был я весь день, как во сне.
Сколько счастья, сколько муки,
Ты, любовь, несешь с собой.
В час свиданья, в час разлуки
Дышит все тобой одной…
Голос у отца Михаила был красивый, и пел он почти профессионально.
И хозяева, и гости невольно заслушались. А отец Михаил вдруг сменил ритм и зачастил, хитро подмигивая солдатам:
А на последнюю да на пятерку найму я тройку лошадей
И ямщику я дам на водку пять серебряных рублей!
Кого-то нет, чего-то жаль, и чье-то сердце рвется вдаль,
Я вам скажу один секрет — кого люблю, того здесь нет!
Поверх рясы на отце Михаиле была надета телогрейка, ноги в разношенных кирзовых сапогах. Из-под расстегнутой телогрейки сверкал большой крест на серебряной цепи. Вид он являл собой весьма живописный. Особенно когда запел с трагическим выражением лица:
Шутила ты безжалостно, жестоко,
А я рыдал, припав к твоей груди,
Но все прошло, а прошлое далеко,
Забудь его и прежних дней не жди!
Не жди же ты ни жалоб, ни упрека,
Не жди мольбы о ласках и любви.
Ведь все прошло, а прошлое далеко,
Забудь его и прежних дней не жди…
Отец Михаил прихлопнул струны ладонью и перестал петь. Ему дружно зааплодировали.
— Где ж ты так на гитаре бацать наблатыкался, святой отец? — восторженно спросил Леха Стира.
— На каком же мерзопакостном языке ты разговариваешь, заблудший сын мой, — поморщился отец Михаил.
— Как это? На русском! — пожал плечами Стира.
— О, несчастный русский язык, — вздохнул отец Михаил.
— А ты на каком трекаешь? — обиделся Стира. — Евангелие свое бубнил, ну ни хрена я не понял. Не пожелай жены ближнего! А если я желаю? Вот влюбился в жену ближнего и нет хода обратно — как тогда быть?
— Пойди и удавись, сын мой, — посоветовал священник.
— A-а, толком и сказать нечего! — обрадовался Стира. — Не пожелай добра ближнего! А я всю жизнь добром ближнего и кормлюсь, как тогда мне быть?
— Пойди и еще раз удавись, — усмехнулся отец Михаил. — Или, не ровен час, тебя удавят.
— Пусть попробуют, — тоже усмехнулся Стира, но усмешка была зловещая. — На всякую хитрую гайку есть болт с винтом…
— Ты стрелять-то умеешь, батюшка? — спросил артиллерист-лейтенант.
— Не тревожься, лейтенант. Еще Сергий Радонежский говорил, что православный монах всегда должен быть готов выступить на защиту отечества. Я, дорогой лейтенант, еще в Гражданскую стрелял.
— Ого! — улыбнулся лейтенант. — За кого же, за белых или за красных?
— За белых, естественно.
— Почему же «естественно»?
— Да потому что, товарищ лейтенант, красные священников стреляли аки бешеных собак. И вешали. К примеру, моего отца, священника, повесили прямо на звоннице. И церкви взрывали. И как вы думаете, за кого я должен был пойти воевать?
— Понятное дело… — Лейтенант озадаченно поскреб в затылке, глянул на солдат. — А потом как же вы?..
— Потом я ушел служить в церковь, где и служу по сию пору. Интересуетесь, почему меня не расстреляли или не посадили? Не всех же постреляли… кого-то Бог и миловал…
— Интересная биография, — усмехнулся лейтенант.
— Лучше сказать — поучительная, — ответил отец Михаил.
— Ничего, святой отец, — ободряюще проговорил ротный Балясин. — Тут есть биографии более поучительные.