Твердохлебов молчал, опустив голову.
— А вы удивляетесь, почему вас арестовали.
— Я уже ничему не удивляюсь… — обронил Твердохлебов.
— Еще вопрос. Кто изнасиловал девушку во Млынове? Так и не выявили преступника?
— Нет… не выявил…
— Да где уж там выявить! — саркастически улыбнулся следователь Курыгин. — На любого в батальоне укажи и не ошибешься. Бандиты и моральные уроды.
— Зачем вы так? — Твердохлебов поднял на него глаза. — Стало быть, и я моральный урод и бандит?
— И вы! — нахмурился следователь. — Раз вы ими командуете и допустили такой позор! Изнасиловали девчонку, а вам как с гуся вода! Отвечать придется, гражданин Твердохлебов. И за мародерство придется ответить! И за ограбление склада продуктов у особистов! И за антисоветские анекдоты! Вам тут лет на пятнадцать за глаза хватит! Уж мне-то можете поверить.
— Я вам верю, вы человек знающий… — вздохнул Твердохлебов.
— Ну что ж, не думал, что вы такой покладистый. Про вас другое рассказывали, — усмехнулся следователь Курыгин.
Ответить Твердохлебов не успел — дверь открылась, и в кабинет вошел генерал-майор Чепуров. Следователь вскочил, будто его током ударило, едва не опрокинул стул, на котором сидел. Поднялся и Твердохлебов.
— Товарищ генерал-майор, разрешите доложить…
— Не надо. Садитесь. — Чепуров подвинул свободный табурет от стены поближе к столу, уселся, проговорил:
— Допрашиваете?
— Так точно, товарищ генерал-майор, веду допрос арестованного.
— Продолжайте. Не обращайте на меня внимания. — Генерал внимательно посмотрел на Твердохлебова.
— Итак, подследственный Твердохлебов, вы подтверждаете, что во вверенном вам штрафном батальоне рассказывались антисоветские анекдоты?
— Может, кто и рассказывал. Сами понимаете, народ сложный, многие прямо из лагерей на фронт пришли. Так что вполне допускаю. Но я лично ни разу не слышал.
— В письменных заявлениях указывается прямо, что много раз антисоветские анекдоты рассказывались непосредственно в вашем присутствии, — холодно-официальным тоном произнес следователь.
— Такого не было. Если б я услышал, я бы уж точно… я бы пресек это дело! Не допустил бы, конечно, такого безобразия, — отвечал Твердохлебов.
— Назовите фамилии бойцов, которые рассказывали подобные анекдоты.
— Да как же я могу их назвать, когда я не слышал ни разу?
— Лжете! Знаете! Выгораживаете! Покрываете! — повысил голос следователь. — Фамилии назовите!
— Ну, был один такой… — опять протяжно вздохнул Твердохлебов. — Говорили мне про него, что любит всякие анекдоты травить. Котов фамилия. Только убили его три дня назад. Когда немцы наступали. Бессмысленно мне эти фамилии называть, гражданин следователь. — Твердохлебов приложил руку к сердцу. — Весь батальон полег во время немецкого наступления. От восьмисот человек семнадцать осталось. Кого я ни назову — все мертвые. Видать, мне за всех отвечать придется.
— Придется! Ответите! — почти выкрикнул следователь и краем глаза покосился в сторону генерала.
Тот сидел с невозмутимым видом, сложив руки на животе. И вдруг спросил:
— И много танков ваш батальон уничтожил?
— Не было возможности точно сосчитать, гражданин генерал-майор. Примерно штук сорок — пятьдесят…
— Весь батальон полег? — переспросил генерал.
— Весь, гражданин генерал-майор. И артиллерийский дивизион. Командир дивизиона капитан Бредунов получил смертельную рану.
— Устояли на позициях?
— Устояли…
— Гм-да… — кашлянул генерал Чепуров и поднялся, пошел к двери. В дверях обернулся, буркнул: — Продолжайте, продолжайте…
— С какой целью взяли в батальон священника? Это как объясните? Чтобы он антисоветскую пропаганду вел?
— Бог с вами, гражданин следователь, какую антисоветскую пропаганду? Прибился он к батальону — ну не гнать же его взашей? А сражался он, дай бог всякому… геройски сражался. Никакой пропаганды я от него не слышал.
— Опять лжете! Начальник особого отдела дивизии майор Харченко лично слышал, как он читал солдатам то ли Библию, то ли черт знает что!
— Но Библия — это же не пропаганда против советской власти?
— Религия — опиум для народа! — рявкнул следователь и стукнул кулаком по столу. — А вы что в батальоне развели?! Церковные службы? Послушали поповские проповеди и девчонок насиловать пошли! И не имеет значения, мертвые они на данный момент или живые!
— Как не имеет значения? — поднял голову Твердохлебов. — Да они ж… они…
— Хватит! Я вашей демагогии достаточно наслушался! Лучше садитесь и пишите.
— Что писать?
— Кто изнасиловал девчонку, кто рассказывает антисоветские анекдоты, кто мародерствует — все пишите…
— Я этого писать не буду, — Твердохлебов покачал головой.
Следователь долго молча смотрел на Твердохлебова, постукивал карандашом по столу, потом проговорил:
— Я не люблю, когда на подследственного оказывают физические методы воздействия, но если меня к этому вынуждают… придется прибегнуть…
— Да что ж… — Твердохлебов опустил голову, с силой сжал кулак, так что хрустнули суставы. — Чему быть, того не миновать…
Новое пополнение штрафного батальона выстроилось на небольшой поляне в глубине передовых позиций. Семнадцать «стариков» стояли в шеренге рядом. Майор Харченко окинул строй взглядом, затем посмотрел на стоявшего рядом с ним среднего роста человека лет сорока, в шинели без погон.
— Внимание, штрафники! Вот ваш новый комбат — Головачев Андрей Сергеевич.
— А Твердохлебов где? — спросил кто-то из строя «стариков».
— Кто спросил? — мгновенно отреагировал Харченко.
Строй молчал.
— Кто спросил?! — повысил голос Харченко.
Строй молчал.
— Неужто такие пугливые? — усмехнулся Харченко.
— Ну, я спросил, — вышел вперед Балясин: — Ротный Балясин.
— Переживаете за Твердохлебова? — спросил Харченко.
— Я переживаю.
— Вот тебе лично я и отвечу. Твердохлебов арестован за развал дисциплины в батальоне, за антисоветскую пропаганду, за мародерство, за изнасилование девушки. Достаточно?
— Нет, гражданин майор.
— Чего недостаточно?
— Я ничего не понял, — отвечал Балясин.
— Не понял? Та-а-ак… Кто еще не понял, шаг вперед.
Все семнадцать человек шагнули вперед.
— Следом за Твердохлебовым хотите загреметь? Это устроить — раз плюнуть. Эй, священник, как тебя?