Я осмотрелся и увидел, что мы пробили нижний слой туч и теперь летим над ними. Мы снова видели солнце! Я обнаружил, что Шарновский был совершенно прав. В обоих крыльях зияли огромные дыры, из которых высовывались какие-то зеленые веники. Про элерон и посадочный закрылок лучше было не говорить. Теперь я начал понимать, что происходит. Огромные пробоины вызвали потерю скорости, это же объясняет и потерю управляемости. Сколько еще сможет протянуть отважный Ju-87? По моим расчетам, мы находились над русской территорией примерно в 30 милях от линии фронта. Теперь и только теперь я вспомнил о своих бомбах. Я сбросил их, и лететь сразу стало легче. Обычно во время каждого вылета мы сталкивались с вражескими истребителями. Сегодня меня может сбить любой из них. Но меня спасли густые тучи, я никого не встретил. Наконец я пересек линию фронта и оказался неподалеку от нашего аэродрома.
Тут я предупредил Шарновского, чтобы он был готов выпрыгнуть с парашютом сразу, как только я обнаружу, что самолет полностью потерял управление. Я попытался восстановить в памяти те чудеса, которые продлили мне жизнь: началась буря; я сумел восстановить управление самолетом, находясь у самой земли. Именно в этот момент я пролетел над березовой рощей или между двумя отдельными березами. Именно тогда мои крылья украсили два веника. Мне еще чертовски повезло, что пробоины пришлись аккуратно по серединам крыльев, а пропеллер остался цел. В ином случае самолет обязательно потерял бы остойчивость и через пару секунд врезался бы в землю. Сохранить остойчивость и управляемость после такой передряги и дотянуть до своего аэродрома не мог никакой другой самолет, кроме Ju-87.
Обратный полет для моих возбужденных нервов показался слишком долгим, но наконец впереди я увидел Штольцы. Напряжение начало отпускать меня, и я снова расправил плечи. В Штольцах базировались наши истребители, и вскоре мы будем на своем аэродроме.
«Шарновский, ты должен будешь выпрыгнуть над аэродромом».
Я не представлял, как выглядит мой самолет с земли, или как дыры в крыльях повлияют на посадочные характеристики машины. Теперь следует избегать ненужных жертв.
«Я не прыгну. Вы сядете нормально, герр обер-лейтенант», — ответил он почти совершенно спокойно. Что можно было возразить на это?
Аэродром уже находился под нами. Я смотрел на него новым взглядом, он казался мне гораздо более гостеприимным, чем ранее. Здесь мой «Юнкерс» найдет заслуженный отдых, здесь я встречу товарищей, увижу знакомые лица. Где-то в кармане комбинезона лежит только что полученное из дома письмо. Что там пишет моя мать? Сын должен читать письма матери сразу, как только их получает, и читать внимательно.
Личный состав группы выстроен с какой-то целью. Может быть, летчики готовятся к новому вылету? В этом случае мне следует поторопиться. Строй сломался, пилоты высыпали на летное поле и смотрят на мой самолет. Я приготовился садиться и, чтобы не рисковать слишком сильно, выполнил посадку на довольно большой скорости. После длинного пробега самолет остановился. Наконец я был в безопасности. Некоторые летчики бежали рядом с моим самолетом последнюю сотню метров. Я выбрался из самолета. То же самое сделал и Шарновский, не теряя безразличного вида. Наши товарищи столпились вокруг нас и потащили за собой. Я протолкался сквозь толпу встречающих и отрапортовал командиру:
«Обер-лейтенант Рудель вернулся из полета. Имел летное происшествие — коснулся земли в районе цели. Самолет неисправен».
Штеен улыбнулся и пожал нам руки. Потом он покачал головой и пошел к штабной палатке. Разумеется, нас пришлось в деталях описать наш полет всем остальным. Они сообщили, что командир построил эскадрилью для произнесения прощальной речи:
«Обер-лейтенант Рудель и его стрелок попытались сделать невозможное. Они попытались атаковать цель, спикировав сквозь грозу, и встретили свою смерть».
Он уже открыл рот, чтобы произнести новую фразу, когда внезапно над аэродромом показался потрепанный Ju-87. Тогда Штеен жутко побледнел и быстро распустил строй. Даже сейчас, сидя в палатке, он отказывался поверить мне. Он по-прежнему считал, что я намеренно нырнул в черную круговерть, так как я летел совсем рядом с ним, когда он круто повернул.
«Уверяю вас, герр гауптман, что сделал это совершенно ненамеренно».
«Глупости! Вы как раз такой идиот, который способен на это. Вы были полны решимости атаковать железнодорожную станцию».
«Вы переоцениваете меня, герр гауптман».
«Будущее покажет, что я был прав. Такие случайности будут у вас повторяться постоянно».
Через час я снова летел за ним уже на новом самолете. Вечером мне кое-как удалось сбросить физическое и психическое напряжение. Это оказалось очень кстати: я спал как убитый.
На следующее утро мы должны были вылететь в район Новгорода. Нашей целью был большой мост через Волхов, один пролет которого рухнул под нашими бомбами. Советы пытались перебросить как можно больше солдат и припасов через Волхов и Ловать, которая впадает в озеро Ильмень южнее, пока это было возможно. Поэтому нам предстояло снова атаковать мосты. Их уничтожение задержало противника, но ненадолго. Вскоре мы это поняли. Русские навели понтонные переправы и таким образом свели к нулю ущерб от уничтожения мостов.
Эти постоянные непрерывные полеты изматывали пилотов. А нарастающая усталость приводила к печальным последствиям. Командир быстро это заметил. Телефонные приказы из штаба эскадры, которые приходили около полуночи или еще позднее, теперь выслушивали только двое. Поэтому не раз утром начинались споры: а кто из них понял приказ правильно? Каждый стоял на своем. И причиной этому была все та же общая усталость.
Ночные брифинги штаба эскадры мне приходилось выслушивать вместе с командиром. Как-то ночью в штабной палатке зазвонил телефон. На линии был командир эскадры.
«Штеен, в 5 часов утра мы должны встретиться с истребителями сопровождения над Батьевской».
Очень важно определить точку встречи. Мы тщательно просмотрели всю карту при свете карманного фонарика, но так и не нашли Батьевской. Мы даже не представляли, где следует искать эту деревню. Наше отчаяние было таким же безграничным, как русские просторы. Наконец Штеен сказал:
«Виноват, герр командир, но я не могу найти на карте это место».
В раздраженном голосе командира отчетливо прорезался берлинский акцент:
«Что?! Как вы можете быть командиром группы и при этом не знать, где находится Батьевское!»
«Тогда научите меня читать карту, герр командир», — ответил Штеен.
Ответом было сильно затянувшееся молчание. Я посмотрел на Штеена, он посмотрел на меня. Наконец телефон ожил:
«Будь я проклят, если знаю, где это место. Но я позову к телефону Пекруна. Он точно знает, где находится эта деревня».
Его адъютант спокойно рассказал нам, где именно расположена эта крохотная деревушка, затерявшаяся в полях. Наш командир эскадры был неплохим офицером и товарищем. Когда он сердился или, наоборот, пребывал в отличном расположении духа, по говору в нем сразу можно было угадать коренного берлинца. Своей отличной дисциплиной и высоким уровнем подготовки наша эскадра была обязана именно ему.