* * *
Как только погода улучшилась, мы полетели назад над бескрайними лесами вдоль шоссе по направлению к Вязьме. Но как только мы поднялись в воздух, погода ухудшилась. Мы летели в сомкнутом строю, скользя над самыми вершинами деревьев. Но даже в таких условиях было очень сложно не потерять из вида соседний самолет. Все затянула мутная серая пелена, за стеклами кабины крутилась мешанина дождя и снега. Теперь каждый самолет зависел от искусства командира эскадрильи. В этот день искусство пилотирования подверглось более жесткому испытанию, чем в самом горячем бою, и не все это испытание выдержали. День стал черным для нас, так как мы потеряли несколько экипажей. Над Вязьмой мы повернули на север и полетели в направлении Сычевка — Ржев. Мы приземлились в глубоком снегу на аэродроме в Дугино, примерно в 20 километрах от Сычевки, и расположились на постой в Kolchose. Свирепые холода и не думали отступать, и нам перебрасывали необходимое оборудование и одежды по воздуху. Транспортный самолет прилетал на наш аэродром каждый день, привозя теплую одежду, лыжи, сани и тому подобные вещи. Но было уже поздно наступать на Москву, было поздно пытаться спасать товарищей, замерзших в окопах на фронте. И было поздно помогать тем, кто был эвакуирован с фронта с отмороженными пальцами рук и ног. Было поздно пытаться дать новый толчок армии, которая еще недавно неукротимо наступала, а сейчас была вынуждена зарыться в окопы под безжалостным кулаком необычайно холодной зимы.
* * *
Мы теперь летали над местами, которые были знакомы еще с лета: возле истоков Волги западнее Ржева, возле самого Ржева и вдоль железной дороги возле Оленина и южнее. Глубокий снег создавал нашим войскам колоссальные трудности, но Советы в такой обстановке чувствовали себя отлично. Самыми умными оказались те, кто использовал самые примитивные методы работы и способы передвижения. Моторы отказывались запускаться, все промерзало насквозь, гидравлические системы не работали. Положиться на какой-либо механизм мог только сумасшедший. Рано утром мы никак не могли запустить моторы, хотя на ночь мы укрывали их соломенными матами и одеялами. Механикам часто приходилось торчать на морозе всю ночь, через каждые полчаса прогревая моторы, чтобы быть уверенными, что они заработают, когда нужно будет взлетать. Многие случаи обморожения имели место именно потому, что им приходилось проводить целые ночи на ледяном ветру, следя за моторами. Как офицер по техническому обслуживанию группы, я был занят по горло. В перерывах между вылетами приходилось изобретать тысячи уловок, чтобы привести в порядок хотя бы еще один самолет. В воздухе мы мерзли редко. В плохую погоду нам приходилось летать на малых высотах, а зенитный огонь русских был таким плотным, что нам было просто не до того, чтобы замечать: холодно сегодня или нет. Конечно, это не исключало риска после возвращения на теплую квартиру обнаружить, что ты обморозился.
В начале января на «Физелер-Шторхе» на наш аэродром прилетел генерал фон Рихтгофен. От имени фюрера он вручил мне Рыцарский Крест. В наградном листе особо были упомянуты прошлогодние успешные атаки кораблей и мостов.
Холода усиливались все больше, создавая новые трудности при подготовке самолетов к вылетам на следующий день. Я видел, как отчаявшиеся механики пытались прогревать моторы, используя пламя паяльных ламп. Один из них сказал мне:
«Они или заработают, либо превратятся в пепел. Если они не запустятся, то они для нас просто бесполезны».
Наверное, от отчаяния я сумел изобрести оригинальный способ решения наших проблем. Я решил попытаться использовать бензиновые канистры как подобие примуса. К канистре приделывалась жестяная труба с металлической сеткой, которая не давала искрам разлетаться. Мы размещали это «устройство» под мотором и зажигали его, направляя излучающую тепло трубу на мотор. Мы подогревали его, пока он не заводился. Устройство было примитивным, но прекрасно подходило для русской зимы. В свое время мы получили несколько сложных автомобильных подогревателей и других технических штучек. Они были прекрасно сконструированы, но, к несчастью для нас, в работе эти устройства были крайне ненадежны. Постоянно отказывали либо слабые моторчики, либо сложная механика. Ведь сначала нужно было запустить сам подогреватель, а на холоде он отказывался работать точно так же, как и авиационный мотор. Поэтому зимой количество исправных самолетов в группе падало до опасного минимума. Зато на этих немногих самолетах летали самые опытные экипажи, поэтому нехватка количества до некоторой степени компенсировалась высоким качеством.
Несколько дней мы провели над железной дорогой Сычевка — Ржев, где русские пытались расширить прорыв. Наш новый аэродром оказался в таком же опасном положении, как и тот, на котором мы находились несколько недель назад в районе Калинина. Но на этот раз не было даже измученной пехоты, которая прикрыла бы брешь в линии фронта. Поэтому однажды ночью Иван, наступавший из района Сычевки, появился на окраине Дугино. Командир штабной роты обер-лейтенант Крескен поспешно собрал наземный персонал группы и всех подвернувшихся под руку солдат и сколотил «боевую группу», чтобы прикрыть аэродром. Теперь наши отважные механики провели несколько ночей в окопах, вооруженные винтовками и ручными гранатами. Днем им приходилось выполнять свои обычные обязанности по обслуживанию самолетов. В светлое время суток русские не осмеливались наступать, так как на аэродроме еще сохранились достаточные запасы бензина и бомб. Двое суток мы отбивали атаки кавалерии и парашютистов. Затем ситуация стала критической, и мы наносили удары по противнику, находившемуся уже на границах летного поля. Советские потери были очень тяжелыми. Тогда Крескен решил сам перейти в наступление со своей «боевой группой». Мы поддерживали его с воздуха, бомбя и обстреливая русских, которые пытались оказать сопротивление его отчаянному контрнаступлению. В результате территория аэродрома снова была очищена от противника. Личный состав Люфтваффе в начале войны и представить не мог, что ему придется сражаться в роли простых пехотинцев. Но вскоре подошли наши танкисты, и помогли нам. Они отбили у русских Сычевку и развернули там свой штаб. После того как положение относительно стабилизировалось, в нашем секторе была создана новая линия фронта между Гжатском и Ржевом. Снова потянулись монотонные дни отступления.
* * *
Лисы переносили мороз лучше нас. Каждый раз, когда мы на бреющем возвращались из полета к Ржеву, мы видели, как они пробираются через сугробы. Если мы пролетали прямо над ними на высоте около 2 метров, лисы припадали к земле, испуганно таращась на нас. У Якеля еще осталось несколько патронов в пулемете, и он дал короткую очередь по одной лисе. Он даже ухитрился подстрелить зверя. Потом Якель полетел к этому месту на «Шторхе», оснащенном лыжами. Увы… Пулеметная очередь превратила Рейнеке-лиса в решето.
* * *
Я был неприятно удивлен известием, что, учитывая большое число совершенных мною боевых вылетов, меня немедленно отправляют домой. В конце отпуска мне было приказано следовать в Грац в провинции Штейермарк и там принять командование резервной эскадрильей. Я должен был делиться с молодыми пилотами своим богатым опытом. Все мои заверения, что я совершенно не устал, что я не хочу расставаться с пикировщиками, остались напрасны, хотя я и попытался дернуть кое-какие ниточки. Приказ был недвусмысленным. Трудно было прощаться с товарищами, с которыми меня свела военная судьба. Капитан Пресслер попросил у меня прощения за инцидент, имевший место, когда я был еще новичком. Но все прошлое быльем поросло. Я цеплялся за любую соломинку.