Но я не верю собственным глазам. На вершине холма появляются 20 иванов и бегут навстречу мне. Наверное, они все видели и теперь решили перехватить измученного и раненного беглеца. Моя вера в бога поколебалась. Почему он сначала позволил мне уверовать в возможный успех побега? Впервые в жизни я оказался в совершенно безвыходном положении. Почему он решил оставить меня раненным, безоружным, измученным до предела? И внезапно моя решимость спастись и выжить вспыхнула с новой силой. Я бегу вниз по склону холма, по противоположной стороне которого я только что поднимался. Позади меня в 200 или 300 метрах остались мои старые преследователи, зато новые находятся прямо передо мной. Первая троица сократилась до пары, и эта пара меня сейчас не видит, так как нас разделяет вершина холма. Третий остался охранять моих товарищей, которые так и остались торчать столбами в тот момент, когда я рванул изо всех сил. Погоня слева от меня двигалась параллельным курсом, постепенно спускаясь вниз, чтобы отрезать мне путь. Спустившись вниз, я оказываюсь на вспаханном поле. Я начинаю спотыкаться, но все равно мне приходится смотреть не под ноги, а на преследующих меня Иванов. Я смертельно устал, спотыкаюсь о какую-то кучу земли и падаю. После этого я остаюсь лежать там, где рухнул. Сейчас все кончится. Я могу лишь еще раз выругаться, так как у меня нет пистолета, и потому я не смогу лишить ивана радости захватить меня живым. Я внимательно слежу за красными. Сейчас они бегут по той же самой лощине, что и я, и внимательно смотрят себе под ноги. Они пробегают еще метров 15 и смотрят прямо туда, где я лежу. Сейчас они находятся примерно в 250 метрах от меня, чуть в стороне. Преследователи останавливаются и начинают оглядываться, не в силах понять, куда я пропал. Я лежу, старательно прижимаясь к подмерзшей земле, и пальцами скребу ее. Это неблагодарное занятие, так как земля тверда, словно камень. Мне удается отодрать лишь жалкие кусочки, которыми я пытаюсь засыпать себя. Вот бы спрятаться, как мышка в норку, но увы… Рана продолжает кровоточить, и у меня нечем ее перевязать. Я лежу ничком на ледяной земле, продрогший, в мокрой одежде. Сто против одного, что меня схватят и совсем скоро. Однако даже в самом безнадежном положении в нас все-таки теплится надежда. А вдруг невозможное станет возможным?
Русские продолжают идти ко мне, и расстояние неумолимо сокращается. Вражеские солдаты осматривают поле, пытаясь обнаружить мое укрытие, но не слишком внимательно. Некоторые смотрят вообще не туда, куда следовало бы. Пока они меня не замечают. Однако один продолжает идти прямо на меня. Ожидание становится невыносимым. В 20 шагах от меня он останавливается. Он смотрит на меня? Действительно? Нет, он действительно смотрит в моем направлении. Может, он меня заметил? Чего же он ждет? Какое-то время он стоит в нерешительности. Эти минуты кажутся мне бесконечностью. Время от времени он поворачивает голову то вправо, то влево и смотрит куда-то мимо меня. Во мне снова загорается огонек надежды. Но тут же я буквально кожей ощущаю приближающуюся опасность, и надежда опять начинает таять. На гребне холма появляются силуэты моих старых преследователей. Судя по всему, они уже не собираются искать меня всерьез, так как ищеек хватает и без них.
Внезапно сзади и чуть сбоку я слышу звук авиамоторов и оглядываюсь через плечо. Над Днестром в сопровождении сильного истребительного прикрытия летят «Штуки» моей группы и 2 Физелер «Шторха». Это означает, что лейтенант Фишер поднял тревогу, и группа отправилась на поиски, чтобы постараться выручить меня. Однако они даже не подозревают, что ищут меня совсем не там, где следует, так как я нахожусь в 10 километрах южнее и на другом берегу реки. С такого расстояния я даже не смогу подать им знак, впрочем, я вообще боюсь даже пальцем пошевелить. Самолеты кружат в воздухе, а потом поворачивают на восток и исчезают. Наверное, многие пилоты думают: «На сей раз он все-таки попался». И они улетели домой. Я долго провожал самолеты взглядом. Они-то твердо знали, что ночью будут спать в теплой комнате и их жизни ничто не угрожает. А я не имею ни малейшего преставления, сколько минут жизни мне отпустила судьба. Только и остается: лежать и дрожать. Солнце медленно скрывается за горизонтом. Почему же меня до сих пор не нашли?
На склоне холма показалась большая группа иванов. Они идут колонной, ведя с собой лошадей и собак. И снова я начинаю сомневаться в божьей справедливости, хотя сгущающаяся темнота и может служить каким-то укрытием. Я слышу грохот сапог русских. Мои нервы натянуты до предела. Но люди проходят мимо меня на расстоянии около сотни метров. Почему они не отправят собак, чтобы найти меня? Вообще, почему меня никто не видит? Уже пройдя мимо меня, русские развернулись в цепь с интервалами не больше двух метров. Если бы они сделали это на 50 метров раньше, то мне пришел бы конец. А так цепь медленно тает в сгущающихся сумерках.
Небо из голубого уже превратилось в темно-синее, и на нем появляются первые мерцающие звездочки. Мой компас не имеет светящегося циферблата, но пока еще света достаточно, чтобы различить стрелку. Я по-прежнему должен двигаться на юг. Там я замечаю большую яркую звезду, рядом с которой светится другая, поменьше. Ее я и выбираю в качестве путеводной. Что это за созвездие? Ладно, неважно. Становится еще темнее, и я уже никого не вижу. Тогда я поднимаюсь, совсем окоченевший. Плечо продолжает адски болеть, меня мучают голод и жажда. Я вспоминаю, что у меня была плитка шоколада, однако она осталась в кармане меховой куртки на другом берегу Днестра. Я медленно бреду вперед, ориентируясь по звездам и старательно избегая дорог, мостов и деревень, так как там иваны наверняка выставили свои посты. Я иду через луга, взбираюсь на холмы, спускаюсь в лощины, пересекаю ручьи, болота, скошенные кукурузные поля. Мои босые ноги изранены. Снова и снова я больно ушибаю пальцы о крупные камни. Постепенно я вообще перестаю чувствовать ноги. Меня поддерживают только тяга к жизни и стремление к свободе. Жизнь без свободы — слишком горькая штука. Как глубоко иваны прорвали наш фронт? Сколько мне еще предстоит пройти? Если я слышу собачий лай, то делаю большой крюк, так как все окрестные деревни наверняка полны врагов. Но теперь где-то на горизонте я различаю множество вспышек и слышу отдаленный гул, напоминающий раскаты грома. Очевидно, там идет артиллерийская дуэль. Но это означает, что русские продолжают наступление вглубь нашей территории. В темных низинах между холмами я довольно часто спотыкаюсь и наконец попадаю в канаву, полную липкой грязи. Эта грязь доходит до колена и держит меня так крепко, что просто не хватает сил выбраться. Я ложусь грудью на край канавы, оставив ноги в грязи. Утомленный, я лежу и отдыхаю. Но артиллерийская стрельба тем временем стихает. Полежав минут пять, я немного восстанавливаю силы и карабкаюсь по отлогой стене канавы. Однако безжалостная судьба вскоре подбрасывает мне вторую такую же ловушку — местность здесь вся перепахана. Так продолжается до 9 часов вечера. Я окончательно выбился из сил. Даже довольно длительный отдых не помогает оправиться. Без еды, воды и сна двигаться дальше уже невозможно. Я решаю найти какой-нибудь дом, стоящий на отшибе.
Вдали я слышу собачий лай и иду на звук. Вероятно, я нахожусь недалеко от деревни. Спустя некоторое время я подошел к одинокому хутору, но лишь с большим трудом сумел отвязаться от заходящейся лаем собаки. Мне это сильно не понравилось, так как я опасался, что шум привлечет внимание находящегося рядом с деревней поста. Никто не открыл дверь на мой стук, вероятно в доме никого не было. То же самое повторилось у второй избы. Я направился к третьей. Мне снова никто не ответил, и тогда мое терпение лопнуло. Я высадил окно, чтобы залезть внутрь. В этот момент старуха, держащая в руке коптящую масляную лампу, открыла дверь. Я уже наполовину залез в окно, но тут же выпрыгнул наружу и поспешно пошел к двери. Старуха попыталась оттолкнуть меня, но я решительно прошел мимо нее. Повернувшись, я указал в сторону деревни и спросил: «Большевики?» Она кивнула. Из этого я сделал вывод, что иваны заняли деревню. Слабый свет лампы еле разгонял мрак в комнате: стол, скамейка, древний буфет. В углу я увидел седого старика, сидящего на покосившейся кровати. На взгляд ему лет семьдесят. Похоже, эта пара делит деревянное ложе. Что я могу сказать? Я не знаю русского языка. Тем временем они, очевидно, решили, что меня не следует опасаться. Изодранные босые ноги, разорванная и окровавленная рубашка делали меня похожим на сбежавшего преступника, а не на простого бродягу. Поэтому я лег там. Старуха устроилась на кровати рядом со мной. Над нашими головами дрожит слабый язычок пламени в лампе. Я даже не успел попросить что-нибудь, чтобы перевязать простреленное плечо или избитые ноги. Единственное, что мне сейчас было нужно, — это отдых.