Уайленд приглашает меня побыть у него гостем в Эрлангене, пока все не будет мне возвращено.
После беседы нас с Нирманном отвезли на джипе в пригород, где в наше распоряжение была предоставлена заброшенная вилла. Лишь часовой у ворот напоминает, что мы все-таки не совершенно свободны. Потом приходит автомобиль, чтобы отвезти нас в офицерскую столовую на обед. Новость о нашем прибытии быстро разлетается по Эрлангену, и часовой с трудом отбивается от многочисленных посетителей. Когда он не опасается появления начальства, то говорит нам:
«Ich nix sehen».
Мы проводим в Эрлангене 5 дней. Больше мы не видели наших товарищей, оставленных в Китцингене… У американцев не было причин их задерживать.
* * *
14 мая появляется капитан Росс, офицер разведывательного отдела штаба воздушной армии. Он хорошо говорит по-немецки и приносит нам записку генерала Уайленда. Генерал крайне сожалеет, что поиски моих вещей ни к чему не привели, однако пришел приказ немедленно отправить меня в Англию для допросов. После короткой остановки в Висбадене нас доставили в специальный лагерь под Лондоном. Жилье и еда довольно скромные, но поведение английских офицеров исключительно корректное. Пожилой капитан, попечению которого мы вверены, в гражданской жизни был лондонским адвокатом. Каждый день он посещает нас для досмотра и однажды замечает на столе Золотые Дубовые Листья. Он задумчиво смотрит на награду, качает головой и с плохо скрытым страхом тихо произносит:
«Сколько человеческих жизней это стоило!»
Когда я объясняю ему, что заслужил этот орден в России, он покидает нас с заметным облегчением.
Днем меня часто посещают офицеры английской и американской разведки, которых интересует очень многое. Вскоре я понимаю, что мы придерживаемся прямо противоположных взглядов. Это не удивительно, потому что почти все свои боевые вылеты я совершил на самолете, имевшем совсем небольшую скорость. Поэтому мой опыт резко отличается от опыта союзников, которые склонны преувеличивать значение высокой скорости, хотя бы как дополнительной гарантии безопасности. Они никак не могут поверить, что я совершил 2500 вылетов на такой тихоходной машине. Их совершенно не интересует мой опыт, так как они не могут им воспользоваться. Они хвастаются своими ракетами, о которых я уже знаю, и которые следует выпускать со скоростного самолета. Им не нравится, когда я говорю, что меткость этих ракет гораздо меньше, чем у моих пушек. Я не слишком опасаюсь этих допросов, потому что все мои успехи не были результатом каких-либо секретных технических новинок. Поэтому очень быстро допросы превратились в обычные дискуссии об авиации и только что закончившейся войне. Эти островитяне совсем не скрывают своего уважения к достижениям противника, в их отношении к нам есть нечто от духа честных спортивных состязаний, и эта нас вполне устраивает. Каждый день мы проводим на свежем воздухе по 45 минут, прогуливаясь за колючей проволокой. Все остальное время мы читаем и строим планы, чем будем заниматься после войны.
Через пару недель нас отправляют на север и интернируют в обычном американском лагере для военнопленных. Там содержатся несколько тысяч немцев. Пайки более чем скудные, и те из наших товарищей, кто находится здесь более или менее долго, ослабли от истощения. Моя культя постоянно беспокоит меня, нужна новая операция. Однако лагерный врач отказывается на том основании, что я летал с одной ногой, и ему совсем не интересно, что происходит с моей культей. Она вздута и воспалилась, я страдаю от постоянных острых болей. Лагерное начальство не могло придумать лучшей пропаганды для тысяч немецких солдат в пользу их офицеров.
Многие охранники знают немецкий язык, они эмигрировали после 1933 года и говорят по-немецки не хуже нас. Негры, как правило, очень добры, за исключением тех случаев, когда они напиваются.
Через неделю меня и Нирманна отправляют в Саутгемптон вместе с большинством тяжелораненых. Нас заталкивают на грузовое судно «Кайзер». Когда проходят сутки, а нам так и не приносят никакой еды, мы начинаем подозревать, что так будет продолжаться до самого Шербура. Скорее всего, американская команда намерена продать наши пайки на черном рынке. Группа ветеранов русского фронта взламывает кладовую и берет распределение пайков в свои руки. У моряков вытягиваются лица, когда много позже они узнают об этом набеге.
Поездку из Шербура в наш новый лагерь возле Карантана приятной никак не назовешь. Французы забрасывают камнями даже тяжело раненных солдат. Нам не помогают воспоминания о том, какую приятную жизнь вели французские гражданские лица, оказавшиеся в Германии. Многие из них были достаточно благоразумны, чтобы вести уютную жизнь, предоставив нам сдерживать Советы на востоке. И те, кто сегодня швыряет в нас камнями, когда-нибудь тоже очнутся.
Условия в новом лагере почти такие же, как в Англии. И здесь мне поначалу отказывают в операции. Я не имею понятия, когда меня освободят. Может быть, меня держат из-за моего звания? Однажды меня увозят на аэродром Шербура. Сначала я подумал, что меня собираются передать Иванам. Советы получили бы завидную награду за войну на земле и в воздухе, если бы в их руках оказались фельдмаршал Шернер и я! Но компас показывает 300 градусов, то есть мы снова летим в Англию. Почему? Мы приземлились примерно в 35 километрах от побережья на аэродроме в Тангмере, где расположена школа Королевских ВВС, которая готовит командиров эскадрилий. Здесь я узнаю, что моего перевода добился полковник Дуглас Бадер. Он летал на двух протезах и был сбит в начале войны. Бадер узнал, что меня держат в лагере в Карантане. Он сам оказался в плену в Германии и совершил несколько попыток побега. Бадер может рассказать кое-что, резко отличающееся от попыток злобных агитаторов, которые любыми средствами пытаются представить немцев варварами.
* * *
Этот период, проведенный в Англии, стал для меня настоящим отдыхом после лагерей для военнопленных. Здесь я снова обнаруживаю, что существует уважение к достижениям противника, а рыцарство является естественной чертой характера каждого офицера, который служит в любой из армий мира.
Бадер посылает в Лондон за человеком, который изготовил протезы для него. Он рассчитывает, что мастер сделает протез и для меня. Я отклоняю это благородное предложение, так как не смогу оплатить заказ. Я потерял на востоке все, что имел, и совершено не представляю, что может случиться в будущем. Полковник Бадер был почти оскорблен, когда я отказался воспользоваться его добротой и заговорил о деньгах. Он приводит мастера с собой, и тот делает гипсовый слепок. Протезист возвращается через несколько дней и говорит, что у меня на ноге какая-то опухоль, потому что культя толще на конце, чем у основания. Поэтому мне нужна операция, прежде чем он займется изготовлением протеза.
Через несколько дней от американцев приходит запрос. Оказывается, меня «одолжили на время», и теперь меня нужно отправить назад. Мой отдых подошел к концу.
В один из последних дней в Тангмере у меня состоялась дискуссия с курсантами офицерской школы КВВС. Один из них — не англичанин! — несомненно надеясь разозлить или унизить меня, спрашивает, что, по моему мнению, сделают со мной русские, если я вернусь в Силезию, откуда я родом.