Я медленно убираю газ. Когда я чувствую, что самолет стал проваливаться вниз, я бросаю взгляд по сторонам. Я вижу как земля проносится мимо. Мы сейчас всего на высоте 6-7 метров. Я напрягаю мышцы на случай удара. Неожиданно мы касаемся земли и я выключаю зажигание. Двигатель останавливается. Может быть, нам пришел конец. Затем что-то грохочет и я больше уже ничего не помню.
Я ощущаю что-то вокруг себя, следовательно я еще жив. Я пытаюсь восстановить в памяти: я лежу на земле, я хочу встать, но не могу, я пригвожден к земле, боль в ноге и голове. Затем до меня доходит, что где-то должен быть Гадерман. Я зову его:
«Эрнест, где ты? Я встать не могу».
«Подожди немного — может быть, все получится — очень болит»? Проходит немного времени прежде чем он, хромая, подходит ко мне и пытается вытащить меня из обломков. Сейчас я понимаю, почему мне так больно: длинный кусок металла из хвоста самолета пронзил нижнюю часть бедра и все хвостовое оперение лежит прямо на мне, так что я не могу двигаться. Где горящие куски? Первым делом, Гадерман вытаскивает кусок металла из ноги, затем он извлекает меня из-под обломков хвоста. Ему приходится напрячь все силы, чтобы их поднять. Я спрашиваю:
«Как ты думаешь, русские уже здесь»?
«Трудно сказать».
Нас окружает лес и кустарник. Как только я поднимаюсь на ноги, я озираю сцену катастрофы: примерно в 30 метрах от нас лежит двигатель, он все еще горит, в метрах десяти в стороне лежат крылья, одно из них также дымится. Прямо передо мной, на приличном расстоянии лежит часть фюзеляжа с сиденьем бортстрелка, в котором зажало Гадермана. Вот почему его голос слышался спереди, когда я позвал его, обычно он доносится сзади, потому что он сидит позади меня. Мы перевязываем раны и пытаемся понять, почему мы еще живы и в относительной безопасности, поскольку без должной перевязки я не могу рассчитывать на спасение, слишком много крови потеряно. Наше падение с тридцатиметровой высоты шло, как кажется, в следующей последовательности: главный удар был смягчен деревьями на опушке леса, затем самолет попал на полосу песчаной почвы, где он развалился на куски и различные его части разлетелись в стороны, как я уже описал. Мы оба не были пристегнуты, поскольку готовились прыгать с парашютом. Я все еще не могу понять, почему я не ударился головой о приборную доску. Я лежал далеко от останков пилотского сиденья, меня, должно быть, отбросило сюда вместе с хвостом. Да, не родись красивым, а родись счастливым.
Неожиданно в кустах слышится треск: кто-то прокладывает себе путь в подлеске. Мы смотрим в направлении звука с затаенным дыханием... затем выдыхаем с облегчением. Мы узнаем немецкую форму. Они слышали грохот падения с дороги, а перед этим — отдаленную стрельбу и горящий немецкий самолет. Они торопят нас.
«За нами никого нет... только полчища иванов...». Один из них добавляет с усмешкой: «Но, я думаю, вы иванов и сами заметили», и показывает глазами на дымящиеся обломки самолета. Мы залезаем в грузовик, в котором они ехали и направляемся на северо-запад.
Днем мы прибываем в расположение эскадрильи. Никто не видел нашего падения, потому что все были в тот момент заняты. Первые четыре часа нашего отсутствия не вызвали больших опасений, так как я, в результате вражеских действий, часто вынужден был сажать мой отважный Ю-87 на брюхо неподалеку от линии фронта и затем сообщать о моем местонахождении по телефону. Тем не менее, когда прошло больше четырех часов, лица людей помрачнели и вера в моего вошедшего в поговорку непогрешимого ангела-хранителя стала падать. Я дозвонился до фельдмаршала, он больше чем кто-либо обрадовался, что я вернулся с того света и вряд ли нужно говорить, что он предупредил меня о скором прибытии еще одного праздничного торта.
Небо ярко-синее, последние признаки тумана исчезли. Я докладываю фельдмаршалу, что мы вылетаем вновь, я в особенности плохо настроен против наших советских друзей. Они или я: вот закон войны. На этот раз это был не я, следовательно, пришел их черед. Полк послал своего медика в «Шторхе», он перевязывает мои раны и объявляет, что я получил сотрясение мозга. Гадерман сломал три ребра. Я не могу сказать, что чувствую себя отлично, но моя решимость летать перевешивает все другие соображения. Я инструктирую экипажи, назначаю им цели. Мы будем атаковать зенитки всеми самолетами-бомбардировщиками и когда они будут нейтрализованы, уничтожим грузовики и танки во время атак с малой высоты.
Моя эскадрилья быстро поднимается в воздух и направляется на юго-восток. Мы летим на высоте 2200 метров, так что мы сможем зайти со стороны солнца. Зенитчики с трудом будут нас видеть и мы сможем точнее сбросить бомбы на их орудия, если они будут блестеть на солнце. Вот они, все еще на том же месте, что и раньше! По всей видимости они не собираются двигаться дальше до тех пор, пока к ним не прибудут подкрепления. Часть зениток установлена на грузовиках, остальные размещены в кругообразных укреплениях вокруг машин. Как только начинается фейерверк, я быстро запоминаю цели и затем следую собственному плану атаки, начиная с зениток. Я нахожу в этом особое удовлетворение, поскольку я задолжал им за то, что несколько часов назад моя жизнь висела на волоске. Мы, на противотанковых самолетах летим через дым и облака пыли, образовавшиеся при взрывах бомб, и атакуем Т-34. Нужно быть все время осторожным и не оказаться рядом с взрывающейся бомбой. Зенитки вскоре подавлены. Взрывается один танк за другим, грузовики загораются. Они никогда не дойдут до Германии. Этот бронетанковый клин определенно потерял свою стремительность.
Мы возвращаемся домой с чувством, что мы сделали все, что от нас зависело. Вечером фельдмаршал звонит нам снова и говорит, что наши товарищи на земле провели успешную контратаку, прорыв был закрыт и окруженный противник уничтожен. Он благодарит нас от имени командования за нашу поддержку. Завтра утром я должен буду передать его сообщение всей эскадрильи. Наша самая большая награда услышать от наших товарищей по оружию что сотрудничество с нами оказалось незаменимым и способствовало их успеху.
* * *
В Латвии до нас доходят тревожные слухи, что Советы ворвались в Румынию. Нас немедленно переводят в Бузау, к северу от Бухареста, наш маршрут из Восточной Пруссии проложен через Краков и Дебрецен: чудесный полет через всю Восточную Европу в солнечном сиянии бабьего лета. Перелет совершает третья эскадрилья и штаб полка, вторая эскадрилья находится в районе Варшавы, а первая — уже в Румынии. В Дебрецене потрачено много времени на заправку, и уже слишком поздно чтобы лететь дальше в Румынии. Мы должны пересечь Карпаты и я не собираюсь терять экипажи во время перелета. Поэтому мы остаемся на ночь в Дебрецене и вечером я предлагаю всем искупаться. В городе находятся изумительные ванны, в которые поступает вода из теплых целебных источников. Мы находим здесь, к восхищению и удовольствию моих компаньонов, женщин самого разного возраста, флегматично сидящих в воде с дамскими сумочками, книжками и вышиванием. Их водные процедуры сопровождаются нескончаемым женскими пересудами, этим они занимается большую часть дня. Для ветеранов русской компании вид этих женщин в купальных костюмах представляет собой весьма диковинное зрелище.