Наш русский Василь хорошо ладит с батареей. Мы подобрали его вместе с тринадцатью его товарищами в Калинине. Они остались в лагере для военнопленных, не желая больше находиться в Красной армии. Мы взяли их всех с собой, и они в течение всей зимы помогали нам доставать лошадей. Но Василь был особенно активен и привязан к нам. За это ему было выдано специальное рекомендательное письмо от батареи, и с фуражным транспортом он был направлен по дороге в Берлин. Раньше он был трактористом; теперь будет помогать делать танки. Но Василь говорит, что на самом деле он не хочет ехать в Германию, а хочет остаться при батарее.
Когда в половине пятого этим утром я брел на наблюдательный пункт, лес опять стал белым, и деревья окутала пелена падающего снега. Но к десяти от болота под лучами солнца уже поднимался пар, и когда я проходил под сучьями, с которых капала вода, то был весь забрызган блестящими каплями воды.
Ночи становятся беспокойными. Участились артобстрелы. Минометы, полевые и противотанковые орудия обдают нас грязью, обсыпают древесными щепками и создают шум. В промежутках ночь «скрашивают» пулеметная стрельба и очереди молниеносных трассирующих снарядов. Прелюдия Первомая.
Вчера мы уже слышали, как они распевали в своих землянках в П. Завывал граммофон, ветер доносил обрывки пропагандистских речей. Товарищ Сталин выдал водку, да здравствует товарищ Сталин! Да здравствует Красная армия!
Наши же стоят на посту трезвыми.
В 23.00 я пошел спать. В 3.00 я снова пошел на НП. Меня все время будил телефон. Ночь была ясной, светила луна. Пулеметные очереди раздавались по лесу, а ручные гранаты взрывались с резким грохотом. Изморозь на траве хрустела под ногами. В лужах и выбоинах на заболоченной тропе сверкал лед.
* * *
Враг атаковал сектор слева, пытаясь отрезать наш плацдарм за маленькой речкой. Телефон прожужжал два раза. Наблюдатель. Линия стала оживать; торопливые разговоры, донесения и запросы. Управление огнем. Позади нас скорострельные орудия открыли огонь снарядами, вычерчивающими крутую дугу в ночи и завершающими свой полет резкими разрывами. Затем спустя какое-то время стало тихо.
Я вышел наружу. Далеко справа грохотала артиллерийская канонада. Некоторые дома в Г. горели. На полосе травы перед нашей системой заграждения несколько кустов едва различались при лунном свете. Часовой у пулемета стоял молча и неподвижно, как будто часть ландшафта.
Но тишина была обманчива. Неожиданно опять ухнул коварный миномет и завыли его стремительные снаряды. Человек у пулемета отвел назад рукоятку затвора и выпускал очередь за очередью. В то же самое время тяжелая артиллерия пристреливалась к нашим артиллерийским позициям. Одна из наших батарей ответила. Слева на краю леса гранатами уничтожали вражеский дозор. Если они полагают, что идут в наступление, пусть только сунутся, думал я. Но они не собирались этого делать. Об этом можно было судить по паузам между звучанием этой «музыки». Не было никакого ее нарастания, обычно предшествующего атаке, усиления плотности огня, чтобы противник ушел в укрытие и чтобы ослабить его моральный дух.
Мы залегли и были настороже, но знали, что он не пойдет. Мы лежали там, наблюдая, как небо на востоке стало красным на фоне светло-бирюзового цвета ночи, изменяющегося в нежный бело-голубой, пока наконец солнце не взошло громадным огненным шаром над холмами. Теперь только медь трассирующих пуль и снарядов время от времени носится взад-вперед по небу, как в игре.
Я записал события в ночь с 1 на 2 мая. Мы все еще в состоянии повышенной боеготовности. Я сижу в землянке и пишу всю ночь. Сбоку у меня в дыру в облицовке стенки вставлен кусок дерева, на котором прилеплена свеча. Тут же висят две репродукции: «Сад Эдема» работы рейнского мастера и «Полет в Египет» Ганса Бальдунга. Некоторые люди могут быть удивлены тем, что мой голос всегда звучит так бодро и энергично, когда я отвечаю на телефонные звонки – а это случается довольно часто. «Сейчас направляются вперед в овраг для постановки мин; смотрите, не стреляйте!» – «Вражеский дозор передвигается слева. Мы идем за ними; доложим, как только вернемся». И так продолжается все время. Однако в 6.15 утра я, конечно, отвечал ворчливо. Я проспал всего только четверть часа, когда последовал звонок: «Танки продвигаются с восточной стороны П. Вы их засекли?» Пошли вы к черту со своими танками, подумал я про себя в сердцах. А в трубку сказал: «Так точно» – и снова улегся спать; я даже не проверил сообщение, потому что мне было совершенно ясно, что это орудийный тягач. И даже если бы это был танк, что с того? До тех пор пока он не достигнет оврага, я ничего не смогу с этим поделать, а если ему удалось бы пройти к нашей позиции, все равно было бы слишком поздно. Ну его к черту, этот «танк».
Танк! Подумать только! Что бы это ему понадобилось делать одному в лесу? Если танк хочет поиграть с нами, пусть попробует. Для подобного рода случаев у нас всегда наготове снаряды, не говоря уже о специальных минах. Пусть только подойдут! Если вы готовы к опасности, она теряет свою остроту. Так же и с любой другой опасностью. Вот почему, как я думаю, самое безопасное место – в действующих на передовой войсках. Линия фронта – территория, принадлежащая солдату. Там нет партизан; ни один случайный штатский не осмелится приблизиться к ней, он будет подстрелен, как только его заметят. Все остальное ясно. Я знаю, что меня ожидает. Я могу действовать соответственно. Бывают уловки, но неизвестных уловок нет. Это делает линию фронта самой чистой из всех зон. Так же и в других отношениях.
Ночи стоят холодные. Земля снова промерзла. Снежные метели метут сквозь меняющийся свет. Но если стреляешь из пистолета в березу, брызнет сок; его капли падают с ветвей, когда снаряд выбивает щепки из верхушек деревьев. Я считаю березу важным деревом.
Когда читаю письма из дома, кажется, будто люди там считают, что думать об этом лете и о второй зиме невыносимо. Это не невыносимо. Чья-то душа потеряет немного больше своей силы для воспарения. Мы станем более серьезными и более жесткими, отдаленными от всего светлого. Но на сером фоне существования наши сны стали такими яркими, какими не были никогда прежде, потерянная юность является нам в сияющей красоте, затмевая все.
Соседняя с нашей батарея выдвинулась и была отведена куда-то еще. Мы повернули стволы наших орудий. НП и наш наблюдательный пункт левого фланга теперь справа, но мой старый наблюдательный пункт напротив П. остается все там же. Старый НП «Красный» держится, оказывая упорное сопротивление; такое впечатление, будто он – центр всего. Я сменил одного из наблюдателей десятой батареи.
Мы отправились в два часа ночи, когда на востоке уже появилась полоска света. Было еще достаточно много снега, чтобы на его фоне отображались силуэты людей и лошадей. Мы молча трусили легкой рысью по дороге, запорошенной новым снегом, скакали через лес и холмы к фронту. Нам повстречались люди одного из наших отрядов на маленькой подводе; они схватились было за оружие, но сняли пальцы с курков с облегчением, когда мы поравнялись с ними.
Были еще сумерки, когда мы остановились у первых конюшен Н. Я отослал назад лошадей, засвистели первые пули, и мы продолжали идти пешком. Прошли через траншеи коммуникаций, через провода и обломки командного пункта роты.