Голбов вернулся в гостиную, намереваясь отдохнуть на длинном диване, но обнаружил, что диван уже занят. Там лежала мертвая женщина в длинном, похожем на греческую тунику платье с украшенным кисточками поясом. Она была совсем юной и, похоже, тщательно подготовилась к смерти. Волосы, заплетенные в косы, спускались на плечи. Руки были сложены на груди. Нежно обнимая бутылку, Голбов опустился в кресло и уставился на женщину. Из столовой доносились смех и звон бьющегося стекла. Девушке было чуть больше двадцати, и, судя по синеватым пятнам на ее губах, она приняла яд.
За диваном, на котором лежала покойница, стоял столик с фотографиями в серебряных рамках — улыбающиеся дети с молодой парой, видимо их родителями, и пожилая пара. Голбов подумал о своей семье. Во время блокады Ленинграда его мать и отец, умиравшие от голода, пытались сварить суп из чего-то вроде машинного масла, и этот суп убил их обоих. Один его брат погиб в первые дни войны. Другой, тридцатичетырехлетний Михаил, командир партизанского отряда, был схвачен эсэсовцами, привязан к столбу и сожжен заживо. Девушка, лежавшая на диване, умерла вполне безмятежно. Голбов глотнул из бутылки, приблизился к дивану, поднял покойницу на руки и подошел к окнам. За его спиной под взрыв смеха с грохотом обрушилась на пол хрустальная люстра. Голбов сам разбил не меньше стекла, швырнув мертвое тело прямо в закрытое окно.
Берлинцы теперь с жаром говорили о британцах и американцах не как о завоевателях, а как об «освободителях». Экстраординарное изменение отношения к западным союзникам и соответствующие настроения приводили к любопытным результатам.
Мария Кеклер из Шарлоттенбурга упрямо не верила в то, что американцы и британцы позволят русским захватить Берлин. Она даже преисполнилась решимости помочь западным союзникам. Сорокапятилетняя седовласая домохозяйка сказала друзьям, что «готова сражаться и удерживать красных до подхода «друзей».
Многие берлинцы справлялись со своими страхами, слушая радиопередачи Би-би-си и отмечая каждую фазу сражений, бушевавших на крошащемся Западном фронте, так, будто они следили за маршем победоносной немецкой армии, устремившейся спасать Берлин.
Бухгалтер Маргарета Шварц ночь за ночью между авианалетами вместе со своими соседями детально планировала англо-американский бросок через Западную Германию. Каждая завоеванная миля казалась ей чуть ли не еще одним шагом к освобождению. Похожие чувства испытывала и Лизе-Лотта Равене. В своей заставленной книжными шкафами квартире в Темпельхофе она тщательно отмечала карандашом на большой карте каждый успех американцев и страстно желала им скорейшего продвижения. Фрау Равене не хотелось думать о том, что может случиться, если первыми в Берлин войдут русские. Она была полуинвалидом — стальные скобы охватывали ее бедра и правую ногу.
Тысячи людей были уверены в том, что первыми в Берлин войдут американцы. Их вера была по-детски наивной, смутной и непрочной.
Фрау Аннемария Хюкель, жена профессора патологии, начала рвать старые нацистские флаги на бинты для великого сражения, которое она ожидала в день прихода американцев. Двадцатилетняя Бригитта Вебер, всего три месяца назад вышедшая замуж, тоже не сомневалась в скором приходе американцев и думала, что точно знает, где они захотят разместиться. Как слышала Бригитта, американцы любят комфорт и красивые вещи. Разумеется, они тщательно выбрали фешенебельный жилой район Николаеве. Сюда не упала ни одна бомба.
Многие, надеясь на лучшее, готовились к худшему. Здравомыслящая Пия ван Хэвен и ее друзья Руби и Эберхард Боргман неохотно пришли к заключению, что только чудо не позволит русским первыми войти в Берлин. Поэтому они ухватились за приглашение их доброго друга, веселого толстяка Генриха Шелле присоединиться к нему и его семье, когда начнется сражение за город. Шелле был хозяином одного из самых известных винных магазинов и ресторанов Берлина, расположенного на первом этаже дома, где жили Боргманы. Шелле превратил один из своих подвалов в отличное убежище с восточными коврами, портьерами и провизией, чтобы пережить осаду. Продуктов было немного, в основном картофель и консервированный тунец, зато в соседнем подвале хранились обильные запасы самых редких и изысканных вин, немецких и французских, коньяка «Хеннесси» и шампанского. «Раз уж придется ждать один бог знает чего, с тем же успехом можно ждать в комфорте, — сказал друзьям Шелле, а потом добавил: — Если закончится вода, у нас останется шампанское».
Бидди Юнгмиттаг, 41-летняя мать двух юных дочерей, думала, что все разговоры о приходе американцев и британцев «просто вздор». Она была англичанкой, вышедшей замуж за немца, и очень хорошо знала нацистов. Ее мужа, заподозренного в принадлежности к немецкой группе Сопротивления, казнили пять месяцев назад. Бидди считала, что нацисты будут так же ожесточенно сражаться против западных союзников, как и против русских, и ей хватало одного взгляда на карту, чтобы понять: вряд ли англо-американские войска войдут в Берлин первыми. Однако неминуемое наступление Красной армии не слишком тревожило Бидди. Ее они тронуть не посмеют. Разумная англичанка Бидди собиралась показать первым же встреченным русским свой старый британский паспорт.
Были среди берлинцев и те, кто полагал, что для защиты им не нужны никакие документы. Они с нетерпением ждали момента, когда смогут приветствовать русских в Берлине. Этот момент стал бы воплощением в жизнь мечты, ради которой эти немногочисленные группы немцев строили планы и работали большую часть своей жизни. Преследуемые и разыскиваемые гестапо и уголовной полицией, лишь немногие закаленные испытаниями ячейки сумели уцелеть. Немецкие коммунисты и их сторонники нетерпеливо ждали спасителей с востока.
Коммунисты Берлина были преданы делу свержения гитлеризма, однако они были так разбросаны, что не могли принести ощутимую пользу, во всяком случае западным союзникам. Коммунистическое подполье действительно существовало, но получало приказы только из Москвы и работало исключительно как советская шпионская сеть.
Хильдегард Радуш, с 1927-го по 1932 год депутат Берлинского законодательного собрания от коммунистической партии, сейчас жила почти верой единой. Полуголодная, замерзшая, она с несколькими другими коммунистами скрывалась в убежище близ деревни Прирос на юго-восточной окраине Берлина. Вместе с подругой Эльзе (Эдди) Клопч она жила в большом деревянном ящике из-под оборудования десять на восемь футов на цементном основании. Там не было ни газа, ни электричества, ни воды, ни туалета, но для сорокадвухлетней Хильдегард (которая называла себя «мужчиной в доме») это было идеальное убежище.
Хильдегард и Эдди жили вместе с 1939 года, а в Приросе скрывались почти десять месяцев. Хильдегард фигурировала в списке разыскиваемых нацистами преступников, но ей все время удавалось перехитрить гестаповцев. Самой главной проблемой Хильдегард, как и других коммунистов, была еда. Подача заявления на продовольственные карточки означала немедленное разоблачение и арест. К счастью, Эдди, хотя и сочувствовала коммунистам, в розыске не числилась и каждую неделю получала паек. Однако этого скудного пайка едва хватало для одного человека. (Официальная газета нацистов «Вёлькишер беобахтер» напечатала недельную норму выдачи продуктов для взрослого: четыре с четвертью фунта хлеба, два фунта мяса и колбас, пять унций жиров, пять унций сахара. Кроме этого каждые три недели выдавались две с четвертью унции сыра и три с половиной унции эрзац-кофе.) Иногда обеим женщинам удавалось пополнить свой рацион за счет осмотрительных покупок на черном рынке, но цены там были чрезмерными: кофе, например, стоил от ста до двухсот долларов за фунт.