После построения и очередного разноса нашей службы, которой всегда достается больше остальных, три чеченца, Плюс, Гарпия и Пророк, пишут в кабинете рапорта: «Прошу вас перевести меня для дальнейшего прохождения службы на должность оперуполномоченного уголовного розыска». Невероятно счастливые, они жмут нам руки, прощаются и тащат свою бумагу на подпись местному начальству.
Тамерлан молча смотрит им вслед и негромко произносит:
— Куда бы мне, старому, пойти, а? Может, на Луну улететь отсюда?..
Я беспардонно лезу в его монолог:
— Туда уже поздно. Там американцы все захватили. Лучше уж в Ирак…
В кабинете, внеся с собой запах доброго одеколона, появляется Рэгс. Он с радостной улыбкой сообщает, что осадное казарменное положение, отмененное во всех отделах, в нашем никто не отменял, и гонит нас по родным участкам.
Чтобы не заработаться на своем 20-м, я ловлю попутку и мчусь в гости на 26-й блокпост.
После обеда из горных районов республики из трехсуточного рейда возвращаются тридцать бойцов курганского и красноярского ОМОНов. Там все продолжаются боестолкновения. Сами они были обстреляны. Там никто даже не слышал о прекращении этой войны.
Вернувшись к вечеру в родные пенаты, я смотрю из-за шторки окна, как между нашим общежитием и главным зданием скачет бедняга Рэгс. Он орет благим матом:
— Где эти участковые?! Где эти негодяи?! Гады!..
К чести Рэгса следует сказать, что доселе никто из нас не слышал от него ни одного ругательного или матерного слова.
Опер, трогая меня за плечо и протискиваясь сам в щель обзора, участливо заключает:
— Вот мерзавцы! Я бы этих участковых на кол голым задом садил!
Между нами происходит шуточная перепалка.
Тем временем Рэгс, так и не найдя никого из нашей службы, собирает по тревоге СОГ. Где-то вновь разбирают дома.
Вчера вечером я, Червивый с Дохлым и чеченцы, участковый Неуловимый с пэпсом Серым, заступили на 26-й блокпост. Неуловимый, эта трусливая шкура, приехав на пост, тут же принялся скулить об оставленных дома беззащитных детях, больных родителях и суровых временах, что не дают ему отлучиться ни на минуту из семьи. Серый, куда более проще и честнее Неуловимого, сразу заявил:
— Я не хочу тут ночевать. Я, наверное, домой. Ты как, не против?
От таких товарищей, как эти двое, не застрахован никто. Обоих я отпускаю с блока.
Ночь пришла темная, странно тихая, с высоким звездным небом. Неуютная, зыбкая тишина поднялась над обезлюдевшим Грозным. Особая тишина смерти.
На «кукушке» блока, никак не могущие покончить с тремя литрами пива, без умолку треплют языками гаишники. Я давно сплю в нижней комнате.
В середине ночи из соседней «зеленки» обстреливают ПВД ОМОНов. Звенящие взрывы подствольного гранатомета один за другим врываются в мой сон. С вышек постов омоновцы разряжают в темноту пулеметы. Треск их длинных очередей все-таки стягивает меня с кровати. Наверху, возбужденные пивом, прыгают от бойницы к бойницы Червивый и Дохлый. Им нестерпимо хочется полоснуть очередью по передним черным кустам у развалин. Я запрещаю это делать. Но те нажимают на спусковые крючки. Две короткие вспышки огня загораются на нашем молчаливом блоке. На секунды умолкает пулемет ОМОНа.
Только сейчас сообразив, что своей стрельбой они привлекли внимание своих, которые могли и не знать, что на посту русский наряд, а еще хуже, подумать, что пост уже захвачен, гаишники наперебой, тонкими, пропитыми голосами кричат в сторону ПВД:
— Не стреляйте! Это мы, с блокпоста! Свои!..
В ответ у передних стен нашего блока взрывается пущенная из «зеленки» граната. Другая плюхается рядом. Гаишники лупят очередями в никуда. Оживает, захлебывается огнем пулемет.
Изнутри бетонных коробок я пялю глаза в темноту и одновременно громко матерю Дохлого с Червивым. Я раздосадован, что не удалось поспать, а кроме того, злой на дурную удаль своих товарищей, что чуть не заманили сюда горячие пули омоновского пулемета.
Обстрел нашего блокпоста и ПВД смолкает через несколько минут. Но теперь оживает уже весь город.
Со стороны Ленинского района несется хриплое, свистящее эхо перестрелки. Где-то за Минуткой колет воздух невидимый взрыв. Под городом закипает канонада артиллерии. Воинственный клич могучих, перегретых работой стволов поет победную песню над искрошенным месивом разорванной земли. Долбящие по внутренностям звуки выворачивают наизнанку, трясут нас на кроватных сетках и аукаются тысячами проклятий. Дохлый, сунув голову под подушку, медленно ворочается на грязном матраце и шипит:
— Когда на этой батарее снаряды кончатся?
Утром появляются Неуловимый с Серым. Последний спокойно относится к моей фразе об обстреле и вскоре, втянув под себя ноги, уже спит в машине Неуловимого в ожидании смены. Сам же хозяин машины непрерывно мечется между двумя гаишниками, пытаясь узнать не рассказанные мною подробности этой ночи.
Ах, старый, вечно несчастный Неуловимый! Когда же тебя прошьет наконец чья-нибудь добрая пуля, пущенная милосердной рукой, что облегчит твои страдания в грешной и жестокой нашей жизни?
Этот трус бледен и тих даже сейчас, хотя и не участвовал в перестрелке. Он большими, распахнутыми от страха глазами смотрит на невыспавшегося Дохлого, что не без гордости рассказывает о своем небольшом участии в своем первом небольшом бою. Под конец рассказа, поражая меня своей наглостью, чеченец убеждает сказать нас, что и он находился ночью на блоке. Ему нельзя быть уволенным из милиции за свой постыдный поступок, у него дома, как мы помним, беззащитные дети, больные родители и суровые времена. Но он просит только за себя. До пэпса Серого, своего соплеменника, Неуловимому нет никакого дела. Гаишники, бесхитростные и незлопамятные парни, тут же соглашаются, а я молча лежу в углу и даже не притворяюсь спящим.
Еще полдня до обеда, пока мы ждем смены, Неуловимый ходит кругами около моей кровати, не решаясь меня потревожить. А перед самым уходом с блока услужливо предлагает подвезти до отдела. В машине он клянется мне в вечной преданности и просит никому ничего не рассказывать. Я обещаю молчать, но в душе клянусь всем все рассказать, что и делаю, миновав ворота. Про Серого я не говорю ни слова. Этот чеченец ни о чем меня не просил и не унижался.
В отделе же мне рассказывают историю еще одного ЧП. Недавно прибывший к нам участковый Нефтяник лежит в больнице. Сегодняшней ночью он варил конденсат на одном из мини-заводов. Что-то случилось там, и мини-завод взлетел на воздух. Машина Нефтяника сгорела полностью, сам он получил восемьдесят процентов ожогов кожи. Со слов врачей, шансов выжить нет.
На вечернем построении Тайд снимает стопроцентное казарменное положение и оставляет половину отдела на ночные посты. Остальных отпускает домой.