Сегодня дважды приезжают «ЗИЛы» из комендатуры. Они подвозят солдатам медикаменты и теплые вещи. Последние две ночи были уже достаточно прохладными. Шофер, пухлый, нескладный контрактник, рассказывает нам, что вчера через один из блокпостов в город прорвался целый «КамАЗ» со взрывчаткой. Недвусмысленно намекая на наш далекий от города участок, он советует быть поосторожнее. Пока шофер еще мелет языком, мы дружно чешем затылки, сморкаемся в сторону и напускаем на лица выражение глубокой задумчивости. Однако, когда тот замолкает и бежит к машине, никто уже не помнит ни про какой «КамАЗ» со взрывчаткой. Каждый утешает себя мыслью, что если он и есть, то наверняка припасен не для нас. А таких далеких от города участков, как наш, еще вон как много…
Большая часть местных разъехалась на день по домам. Те же, кто по разным причинам остался здесь, кому далеко до дома или сильно там скучно, вновь под чутким руководством Вампира варят во дворе загрубевшую баранину и запивают ее водкой.
Уже ближе к вечеру подвыпивший молодой чеченец из охраны рассказывает мне фантастическую историю о приходе в далеком XIII веке в их страну Чингисхана с его разномастными ордами. На вопрос, откуда он нахватался глупых таких историй, тот кипятится и горячо спорит со мною, пытаясь убедить в своей правоте:
— Зачем обидеть хочешь?! У любого чеченца спроси, был у нас Чингисхан! Мне это еще родители рассказывали, а им их родители…
— А тебе сколько лет?
— Девятнадцать.
Все ясно. Дудаевское воспитание. Отсутствие школы и нормального детства, прерванного войной. Больше я вопросов не задаю.
Историю эту про Чингисхана я слышал и раньше от наших местных участковых и пэпээсников, но всегда пропускал ее мимо ушей, считая это имя на устах собеседников простой оговоркой. Но сейчас впервые понял, что некоторые из чеченцев действительно искренне думают, что их земля причастна к великому прошлому, вершившемуся на Востоке сотни лет назад кровожадным ханом монголов Темучином. А кто-то вообще причисляет себя ни много ни мало и к прямым его потомкам, хотя самого Чингиза никогда здесь не было.
Вернувшись в комнату, я пихаю в бок развалившегося на матраце Опера:
— Слышь, ты что-нибудь про Чингисхана слышал?
Тот недовольно поворачивается, пропускает в мою сторону матерок и бурчит:
— Да, слышал. Кто про него не слышал-то?! Он вождем был у монголов, завоевателем… Татаро-монгольское иго потом еще на Руси было…
Но я допытываюсь дальше, до самой сути:
— Ну а еще, что слышал?
Опер теряет терпение:
— Чего пристал?! Спать не даешь! Вот дался тебе этот Чингисхан… Здесь он в Чечне воевал.
— А ты откуда знаешь?
— Да мне местные уже все уши об этом прожужжали, еще с самого начала командировки.
Наступивший день выборов радует своей близящейся развязкой. Опостылевшие классы, тягостные думы, продуманные в них, бесконечные однообразные часы, проведенные здесь, замучили нас до смерти. С утра мы уже ждем, когда наступит вечер.
Уже в 10.30 по рации проносится совсем не радостная новость: в Заводском районе камикадзе взорвал себя у избирательного участка. Хотел попасть внутрь, но почему-то, увидев милиционеров, побежал от них, а по дороге и взлетел на воздух.
Скатертью дорожка. О пострадавших ничего сказано не было.
Тамерлан распоряжается закрыть на замок железные ворота школы и вытаскивает на улицу противотанковый гранатомет — подарок для нежеланных гостей. Он, со свойственной ему простотой, напрямую спрашивает меня про умение обращаться с гранатометами. Однако я, заранее предвидев сидение до вечера в обнимку с этой трубой, выкатываю глаза и рассказываю байку о том, как чуть не уложил однажды весь свой взвод из этого вида оружия. После чего тяну руки к гранатомету.
Хитрость удалась, и Тамерлан отдергивает от меня «шайтан-трубу»:
— Нет, нам такие гранатометчики не нужны!
Оружие передается чеченцу.
Первая половина дня застает нас на улице, где тень от многометровой школьной стены еще не успела растаять под поднимающимся солнцем. Мы сидим на крыльце, мучаясь от безделья. Колючие рыжие лучи горячего светила лежат у самых ног и, не торопясь, взбираются на колени. Накаляется стальное ложе приросшего к рукам автомата. Обжигающий свет лезет в глаза и хлещет по выеденной потом коже.
Мы уходим внутрь не успевшей еще накалиться школы. На улице остаются гранатометчик и пулеметчик.
Кто-то из местных достает диск с новой компьютерной игрой, цель которой — раздеть трех женщин донага.
Все! Конец всему! На этом сегодняшняя наша неудачная служба заканчивается! Да и какая теперь может быть служба? Все те, кто многие дни отсутствовал на участке и сегодня чуть ли не впервые (от боязни проверки их местонахождения в день выборов) здесь появился, прильнули к экрану телевизора и погрузились в игру. Я, как и другие до меня, проигрываюсь в прах. Мы кипим от охватившего всех справедливого негодования на коварных женщин, что так упорно не желают раздеваться. Никому нет дела до службы! Гранатометчик уже весь извертелся на крыльце и безуспешно пытается всунуть «шайтан-трубу» то одному, то другому, выходящему по надобности из здания.
Выборы идут где-то на первом этаже отдельно от нас. Каждый сегодня просто выше них. Тамерлан уже битый час пытается отправить всех на улицу и угрожает поломать игрушку. Суровый Ахмед и тот в ожидании своей очереди замер перед экраном. О, мудрый Ахмед! Он намеренно пропускает себя и уступает место Тамерлану. Проблема с охраной избирательного участка, которую только что создал Тамерлан, улетучивается сама собой. Он уже жмет на кнопки пульта и довольно крякает при первом успехе. Где-то в углу класса, бесхозный, стоит оставленный своим хозяином гранатомет.
И только стойкие солдаты срочной службы продолжают внизу добросовестно тянуть лямку.
Игра, затянувшая нас в увлекательный виртуальный мир, сокращает день до самого окончания выборов. К вечеру мы с трудом отрываемся от телевизора.
По радио и телевизору весь день твердят о невиданной по всей республике высокой явке избирателей.
В светлом классе нижнего этажа комиссия подсчитывает голоса избирателей. Мы сидим на улице в быстро наполняющейся темноте вечера. Надвигается ночь. Над землей висит недвижимая, сухая духота. Крупные капли пота ползут по нашим лицам. Изредка, чтобы остудить тело, мы топчемся по периметру двора, неслышно шагаем под горящими окнами классов. Но это не помогает. Разгрузка и боекомплект вгрызаются брезентовыми ремнями в плечи и спины, наливают неприятной тяжестью затекшие ноги.
Ближе к полуночи колонной из десяти машин через старое русское кладбище мы возвращаемся в отдел.
У самых ворот, взъерошенный и нахохлившийся, маячит Рамзес Безобразный. Мы с ним одинаково ненавидим друг друга, а поэтому делаем вид, что не замечаем друг друга.