Я ухожу в соседний кубрик, где загнанные одиночеством и бездельем собрались в круг около семи человек контрактников. На табурете стоит пепельница, в которой синим огнем горит таблетка сухого спирта из солдатского сухпайка. Рядом горят наполненные светлой янтарной жидкостью граненые стаканы ставропольского коньяка. Я втягиваюсь в общий медленно текущий разговор. Он начинается с невыносимой жизни милиционера-контрактника в нашем РОВДе. Затем, разбавляя клей этой скуки и вызывая прилив недолгого веселья, Вовочка рассказывает несколько историй из своего пьяного прошлого и не менее пьяного настоящего. Квадратные наши тени прыгают на обшарпанных, неказистых стенах комнаты, вытягиваются и падают навзничь в глубины скопившегося по углам мрака. Необыкновенная обманчивая тишина стоит за открытым окном. Еще не стреляют…
Мы не торопим время, нам нечем его убить, и мы никуда не спешим. Это редкие минуты, когда мы можем собраться вместе и, не напиваясь (что так часто происходит здесь), просто посидеть, рассказать о своей жизни и послушать о жизни других. У каждого из нас она не сложилась, иначе не сидели бы мы сейчас в этом грустном кругу оторванных от дома людей. И еще, кроме усталости, печали и неразделенного одиночества, здесь незримо присутствует другое, более важное, более большое и необъемлемое. Сейчас своим израненным сердцем мы чувствуем счастливую близость боевого братства, суровыми нитями связавшего наши разные судьбы, и мы благодарны друг другу за эти минуты. Отгремит война, отсвистят пули, мы разъедемся по далеким городам необъятной нашей Родины, а чувства, сладкая тоска прошлых лет, постоянно наполняющая нестираемой памятью эти дни, навсегда останутся с нами. Все обязательно останется. Теперь мы всегда будем вместе. Люблю вас за это, боевые мои товарищи!..
Гневный непонятно от чего с утра Тайд объявляет о проведении на территории республики операции «Камуфляж». Он с криком и злостью доводит до нас роль каждого в очередной безумной операции — не быть всегда, везде и при любых обстоятельствах в этом самом камуфляже. Только в милицейской форме!
Сам же он вместе с Рэгсом все дни ходит в камуфляже.
Там, умникам МВД, выдумавшим эту операцию, глубоко безразлично, что дни и целые недели своей милицейской службы мы проводим на зачистках и блокпостах, раскатываем по городу на БТРах и БМП, недосыпаем в ночных патрулях и постоянно гоняем сквозняк у дороги в ожидании какого-нибудь очередного почетного гостя. А потом этой грязной, испыленной, провонявшей потом и дымом формой мы хрустим перед гражданским населением в редкие, свободные от этих мероприятий дни.
Со Сквозняком я попадаю на подвижной КПП. С нами наряд комендатуры и два БТРа грозненских армейцев.
Матерый, прошедший от лейтенанта до подполковника от начала до конца обе чеченские войны, офицер комендатуры Перекур ведет БРДМ на улицу Сайханова. Наша главная задача, которую никто и не собирается скрывать, — любыми усилиями протянуть время до обеда.
Я сижу в стороне от дороги на поваленном заборе и колю прикладом автомата всученные мне Перекуром грецкие орехи.
Как именно они растут, я никогда не видел, и поэтому поначалу долго ищу среди зеленых шариков в ветвях хотя бы один овал с коричневой скорлупой. Я теряюсь в догадках, где же их взяли прыгавшие здесь пять минут назад солдаты. Но, дойдя, наконец, умом и разобравшись, что в этих самых шариках, коконах, они и прячутся, по неопытности тут же измазываю руки и лицо их желтым йодовым соком, а заодно отбиваю себе прикладом все пальцы. Орехи еще не успели созреть, скользят и плохо колются, ядро выковыривается с трудом.
Остальные офицеры в это время пьют пиво. На дороге никто не стоит. Мы не видим в этом никакого смысла.
На обед мы разъезжаемся по своим подразделениям, а после встречаемся в комендатуре. В этот раз уже на БТРе выезжаем на Ханкальскую — Гудермесскую. Место расстрела чеченских милиционеров. На асфальте до сих пор можно разглядеть не смытые дождями бурые пятна запекшейся крови. Сейчас здесь стоит пост армейцев — экипаж БМП с приданными пятью солдатами.
Дует холодный восточный ветер. У обочины дороги, у простреленных, настежь распахнутых ворот пустого двора чернеют, будто глаза, глубокие нефтеколодцы. В воздухе тает летучий запах конденсата. Рядом, среди разросшихся на сплошных руинах молодых деревьев, свалены, один на другой, искромсанные, обгоревшие каркасы легковых автомобилей. Целое кладбище отслужившего металла. Не меньше полусотни изжеванных, распавшихся скелетов.
На белой «шестерке» без номеров, — наверняка давно числящейся пропавшей без вести, — к нам подъезжает какой-то чеченец. Он неряшливо держит в руках заляпанное красное милицейское удостоверение и, путаясь в словах, быстро начинает объяснять, что только что двое неизвестных на черной «Волге» попытались отобрать у него машину.
Мы активизируем службу и деятельно начинаем останавливать подряд все черные «Волги». Одна, вторая, третья…
Есть! Двое. Оба трясут «ксивами». Кадыровцы, сотрудники СБ. Первый, высокий и тощий, с перебинтованной рукой; из пропитанного кровью бинта торчит один средний палец, остальных нет. С высоты своего громадного роста он размахивает перед нашими носами удостоверением рядового милиции. Второй пьян до невозможности и дерзок до беспредельности, он даже лезет ко мне драться. Но управляемся мы скоро. Перекур, ткнув высокого в живот автоматным стволом, быстро ставит его на место, а неугомонного второго товарища я тащу к БРТу, и там, скрытый от ненужных любопытных взглядов, применяю к нему физическую силу, после чего бросаю внутрь брони. Перепуганный солдат-срочник таращит на него из темноты большие глаза. Я подбадриваю бойца:
— Будет дергаться, стреляй сразу в голову!
Тот исполнительно кивает и направляет на буяна оружие. Пьяница прижимает уши.
Осаженный примененной к нему силой, первый задержанный по сотовому телефону вызывает помощь. Через пять-десять минут здесь будут кадыровцы. На всякий случай мы разворачиваем в сторону дороги стволы своего БТРа и постового армейского БМП.
Наведя во всем полный порядок, мы приступаем к разбору полетов. Вскоре выясняется следующее: оказывается, что никакую машину у обратившегося к нам сотрудника никто не похищал, и вообще, задержанные нами два буйных хулигана не кто иные, как давнишние его товарищи, с которыми он полчаса назад не поделил женщину. Один тащил ее в «шестерку», двое других в «Волгу». Последние в деле этом преуспели, а первый, затаив большую обиду на друзей, натравил нас на них.
Шерше ля фам! Вот где причина всех наших несчастий на горькой этой земле! Так, так, так… Дело прямо на глазах принимает новый оборот. Я говорю Перекуру о том, что надо бы непременно поменять местами этого мнимого потерпевшего с сидящим в БТРе мнимым виновным. От чувства справедливости у меня так и чешутся кулаки. Но торчащий невдалеке потерпевший, чуя неладное, быстро прыгает в машину и тут же уезжает. Обоих его товарищей мы отпускаем. Они лезут в свою «Волгу», захлопывают двери и навсегда исчезают с наших глаз.