Общий сбор команды состоялся только через пару дней. Накануне несколько человек, приписанных к «U-869», включая Гушевски и Хоренбурга, поднялись вверх на фуникулере верфи Дешимаг, надеясь увидеть свою подлодку. За воротами дизельные выхлопы, смешиваясь с запахами моря и рыбы, обволакивали территорию ароматом морской войны. Они спросили, где стоит их «U-869». Охранник указал им на один из причалов.
Да, там она и стояла. Продолговатый и скрытный сигарообразный корпус спускался под углом к воде со стороны носа и кормы. Она была похожа на бровь, которую море приподняло, чтобы рассмотреть нечто интересное. Со всех сторон она была выкрашена в маскировочный серый цвет, который совершенно невозможно отличить от рассвета до заката или от заката до рассвета, — вот так сутки напролет субмарины представляют собой смертельную угрозу. К боевой рубке «U-869» были прикреплены олимпийские кольца в знак того, что ею будет командовать выпускник морского училища 1936 года, года проведения берлинской олимпиады. Какое-то время Гушевски стоял, потрясенный видом этой боевой машины. Во всех отношениях — вооружение, размер, конструкция — она, похоже, превосходила лодку типа VII, на которой он служил до этого. «Никакого сравнения, — думал он. — Это великолепная лодка. Она совершенно другая».
В течение нескольких недель команда «U-869» вместе с другими подводниками проходила на верфи общую подготовку. Они не знали только трех старших офицеров подлодки — командира, старшего помощника и старшего механика. Пока лодка не пройдет приемку в конце января, они могут только гадать о том, какие люди поведут их за собой на войну.
Приемка была назначена на 26 января 1944 года. В этот день члены команды, приписанные к «U-869», одетые в морскую форму, шли к причалу, где стояла подлодка. Это был первый раз, когда люди собрались вместе как экипаж. Офицер скомандовал «смирно» и начал перекличку: «Бризиус, Дагг, Дитмайер, Дитц…», пока все члены экипажа не подтвердили свое присутствие. Все это время подводники пытались боковым зрением рассмотреть стоящего в стороне высокого, широкоплечего и очень красивого брюнета. Он своими темными, пронзительными глазами наблюдал за происходящим. Они знали, что это их командир, — видели военную выправку и уверенность в его спокойном дыхании, силу в его лице с тевтонскими чертами. Парни выросли в стране, где на стене в каждом доме непременно имелось изображение героического и непобедимого командира подлодки, человека, которому все было по плечу. Теперь, в лице двадцатишестилетнего Гельмута Нойербурга, этот образ ожил.
Подводники взобрались на борт субмарины и построились в три ряда на юте, руки по швам, по стойке смирно. Капитан третьего ранга Нойербург смотрел поверх голов своих людей, поверх моря, в сторону Германии. К этому времени команда знала, что это первый рейс Нойербурга в качестве командира, некоторые даже шептались о том, что он был до этого пилотом Люфтваффе, а потом пошел добровольцем на подводный флот. Нойербург обратился к экипажу из-за «решетки зимнего сада». [3] Он произнес краткую речь на безупречном немецком языке, голос звучал по-военному строго. Он сказал всего несколько слов, официально и без эмоций. Но этих слов вполне хватило, чтобы даже такой ветеран, как Гушевски, подумал: «Этот человек очень храбр и опытен. Такому голосу не станешь перечить. Такому человеку лучше повиноваться».
Закончив речь, Нойербург приказал поднять корабельное знамя. Когда полотнище достигло верхушки флагштока, Нойербург салютовал ему не общепринятым нацистским «хайль», а по военному уставу. «Лодка готова к походу», — объявил Нойербург.
Церемония подошла к концу. Никто не дарил Нойербургу модель субмарины, как предыдущему командиру Гушевски на «U-602». Военный оркестр не исполнял бравурные мелодии. Люди просто сошли с борта и вернулись на берег. «Теперь другие времена», — подумал Гушевски.
Этим вечером офицеры и команда «U-869» собрались в небольшой гостинице Бремена, чтобы отметить событие. Рядом с Нойербургом сидели его первый помощник Зигфрид Брандт, в возрасте 21-го года, и старший механик, тридцатилетний Людвиг Кесслер. Гушевски осмотрел просторное помещение и осознал, что происходит с Германией. Два года тому назад он присутствовал на обеде в честь приемки «U-602» — это был роскошный пир с жареной свининой, клецками и вином, после чего была вечеринка для команды в знаменитом гамбургском районе Риппербан. Там члены экипажа посмотрели мюзикл, сидя в специально забронированных рядах, потом кутили до утра. В этот раз не было никаких вечеринок. Люди ели селедку и вареную картошку на незастеленных столах, запивая все это пивом. Общались сдержанно.
Но все же Гушевски чувствовал большой душевный подъем, потому что его брат Вилли приехал в Бремен, чтобы повидаться с ним. Гушевски заранее попросил повара за дополнительную плату приготовить порцию для Вилли. Повар оказал такую услугу, и Вилли присоединился к брату и экипажу во время обеда. Нойербург поднялся со своего места и подошел к братьям.
— Что здесь делает этот человек? — спросил Нойербург.
— Это мой брат, герр капитан, — ответил Гушевски. — Он специально приехал из Бошуна, чтобы попрощаться со мной.
— Он не член команды и, следовательно, не может находиться в одном помещении с ней, — сказал Нойербург и повернулся к Вилли. — Вы должны немедленно покинуть помещение. Пообедайте, пожалуйста, в другом помещении гостиницы. Ваш брат может прийти к вам после десяти вечера. А сейчас ступайте.
Гушевски был потрясен. Он восхищался капитанами, которые строго придерживались военного устава. Но он также молил Бога о том, чтобы «U-869» оказалась под командованием человека с сердцем. Глядя, как его брат уходит, неся тарелку с едой, он подумал, что Нойербурга вряд ли можно причислить к таковым.
Обучение на борту началось сразу после приемки «U-869». Проскользнув сквозь три палубных люка субмарины, члены команды оказались в стране чудес техники. Масса механизмов, измерительных приборов, шкал, труб и проводов покрывала каждый сантиметр, во всех уголках подлодки пахло свежей краской и маслом. Все часы показывали берлинское время, как узнали моряки, и так будет всегда, в какой бы части света не патрулировала субмарина. Нигде не было видно ни единого фото — ни Гитлера, ни Дёнитца.
Несколько последующих дней члены команды, грузили на подлодку припасы и знакомились с распорядком. Никто не должен был отдавать честь офицеру, находясь на борту корабля, а офицеры обращались друг к другу по имени. За считанные дни, при том что лодка находилась все еще на базе, между членами команды начали складываться особые отношения: каждый из них, возможно, почувствовал то, о чем сказал Дёнитц несколько лет назад: команда подлодки становилась «Schicksalsgemeinschaft» (сообщество, связанное судьбой).
С самого начала команда присматривалась к Нойербургу. Каким бы ни было задание, он оставался хладнокровным и сдержанным — олицетворение военной дисциплины. Проходя мимо офицерского отсека, члены экипажа ожидали услышать какие-нибудь шутки, но слышали только серьезные разговоры капитана с Брандтом и Кесслером, причем всегда — на правильном немецком языке. Он никогда не называл оборудование подлодки на жаргоне, не ругался бранными словами. Даже когда новости об ухудшении положения Германии просочились в Бремен, Нойербург не выказал ни страха, ни сомнений. Вместо этого, он говорил о долге, а когда он не говорил о долге, он действовал, молчал и вообще вел себя так, будто долг был главным принципом его жизни. Хотя от морских офицеров требовали отказа от членства в какой-либо политической партии, включая нацистскую, команда, наблюдая за его поведением, думала, что его сердце не может не принадлежать национал-социалистам. Однако никто не спрашивал о его предпочтениях. После того как капитан провел с экипажем первые недели подготовки, все почувствовали, что этот человек скорее умрет, чем нарушит приказ.