— Тогда съездите в нашу «клетку» и побеседуйте с птичкой по имени обер-лейтенант Рашке. Подождите, для этого вам необходимо получить особый пропуск!
От главной квартиры до вокзала я ехал на джипе, крытом брезентом. Дул резкий декабрьский ветер. Ехал и всю дорогу ломал голову над тем, какое отношение может иметь «кондор» к обер-лейтенанту вермахта Рашке, для допроса которого мне понадобился особый пропуск, подписанный самим генералом.
Наша «клетка» (длинный сарай, где временно размещали военнопленных) находилась рядом со станционными постройками. Перед сараем, засунув руки в карманы, стоял Бинго. Настроение у него, по-видимому, было скверное. Мы давно с ним не виделись, собственно говоря, с тех самых пор, как я перешел к Шонесси.
— Тебя туда не пропустят, — скептически сказал Бинго. — Тех троих, которых наши ребята сцапали сегодня утром, заперли как следует.
Я предъявил капитану свой специальный пропуск. Обычно такие пропуска действуют безотказно. Но сейчас даже этого оказалось недостаточно. Капитан таинственно куда-то позвонил и только тогда пропустил меня в помещение для допроса.
Невзрачный чулан с шершавыми, побеленными стенами был разделен тонкими перегородками на крохотные клетушки без окон. Посередине тянулся узкий коридор. Под потолком горела тусклая лампочка.
Дверь распахнулась настежь, и двое часовых, вооруженных автоматами, ввели молодого солдата в американской форме.
Один из часовых выложил на стол документы арестованного. Я остался с пленным наедине.
— Вам известно, как поступают с солдатом противника, если он попал в плен в форме чужой армии? — спросил я по-немецки.
— Я сразу же заявил, кто я такой, — заносчивым тоном прокартавил пленный. — Я обер-лейтенант Рашке из штабной роты 146-й пехотной дивизии.
Это была ложь. Передо мной стоял американец. Я мог поклясться в этом. И не потому, что на нем была американская форма, вовсе нет. Сама манера носить эту форму, характерный жест, которым он вынул из кармана пачку сигарет, и еще многие детали — все говорило о том, что он американец. Я мог биться об заклад. Однако у него было безукоризненное берлинское произношение.
Согласно документам, это был капрал моторизованной кавалерии Вилли Н. Штагвезант. Его документы не были фальшивыми, как не были фальшивыми и триста сорок пять люксембургских франков. Тут же, на столе, лежали американский консервный ключ и три письма из Риджфильд, Коннектикут. Одно из писем начиналось словами «Наш дорогой…», два других — «Дорогой Билли…» Адресат их, видимо, находился где-то в снегах Арденн. Сидящий передо мной человек выдавал себя за обер-лейтенанта Рашке из Бабельсберга и старался во что бы то ни стало провести меня.
— Какое вы получили задание? — спросил я по-английски.
Рашке молчал. Фамилию, воинское звание и место рождения он сообщил добровольно с самого начала, видимо, для того, чтобы избежать немедленного расстрела. Он наверняка был знаком с соответствующими статьями Женевской конвенции.
Пленный отвечал уклончиво. По-английски он говорил посредственно, с акцентом, свойственным немцам. По его словам, он был редактором в «Уфа» и принимал непосредственное участие в создании фильма «Дядюшка Крюгер». Он сообщил, что директор фильма Руге разъезжает в «кадиллаке», захваченном в Брюсселе, а Ильза Вернер двадцатого июля чуть было не погибла, так как она, по словам посвященных…
Пленный явно пытался увести разговор в сторону. Мне же нужно было знать, почему обер-лейтенант Рашке оказался в американской форме. Для меня также оставалось загадкой, почему его содержали под таким секретом. Видимо, он был еще очень нужен нашим разведчикам.
Скорее случайно, чем намеренно я вдруг спросил:
— Что вы можете рассказать об операции «Кондор»?
В глазах Рашке блеснула скрытая злоба:
— Это совершенно секретное дело, — буркнул он. Такой ответ страшно меня возмутил:
— Послушайте, теперь наше дело решать, что совершенно секретно, а что — нет. Мы вами командуем.
— Завтра утром все может измениться, — холодно сказал он.
Откуда такая уверенность? На что он надеется? Почему мы сразу же не поставили его к стенке? И что это за операция «Кондор»?
— Вы были на Восточном фронте? — спросил я. Выражение напряженности исчезло с лица Рашке. Он с готовностью ответил, что одиннадцать месяцев находился на Восточном фронте, откуда в августе его отозвали для прохождения специальной подготовки.
— Что это была за подготовка?
Рашке снова молчит. Значит, операция готовилась по крайней мере с августа, то есть спустя два месяца после начала нашего наступления. Больше мне ничего не удалось узнать. После высадки во Франции мы допросили сотни немцев, и большинство из них охотно рассказывали все, что знали, так как для них война была уже окончена. Интересно, что давало силы сопротивляться этому офицеру?
— Значит, вы не желаете рассказать, что вы знаете об операции «Кондор»?
И без того тонкие губы обер-лейтенанта стали еще тоньше.
Я встал и распахнул дверь в коридор, в конце которого стоял Бинго.
— Сержант Вакулинчук! — громко крикнул я. Бинго обернулся, уставившись на меня недоумевающим взглядом, но тот же сообразил, чего я от него хочу. Он понимающе кивнул, поправил ремень и тяжелыми шагами вошел в «клетку».
Рашке вскочил, машинально вытащив изо рта сигарету. Кадык его судорожно ходил взад и вперед.
Бинго, стоя в дверях, медленно расстегивал кобуру.
— Я не был в Польше, — выпалил Рашке.
— В таком случае вам повезло. Сержант Вакулинчук — с Украины. Так где же вы все-таки воевали?
Рашке, казалось, теряет равновесие.
— Ну?!
— Под Житомиром…
Я достал свой блокнот.
— Сержант Вакулинчук, останьтесь здесь на минутку, — приказал я Бинго.
Теперь уже передо мной не было прежнего Штагвезанта. От его заученного поведения не осталось и следа. Он уже не решался засовывать руки в карманы… Почему он так испугался? Что встревожило совесть обер-лейтенанта, когда речь зашла об Украине? Пленный добровольно, даже подобострастно отвечал на мои вопросы…
К слову сказать, наш Бинго тоже был не Бинго, а Хельмут из Хемница. Вакулинчука же я просто-напросто придумал. Это была фамилия матроса с броненосца «Потемкин». Я знал, что эта фамилия украинская.
В вилле на улице Брассер, уютно устроившись у камина, сидел Сильвио, углубившись в энциклопедический словарь Мейера. На ногах у него были домашние войлочные туфли, во рту — дымящаяся трубка.
После трехчасового допроса Рашке и разговора с Шонесси я устал до чертиков. Оказалось, майор многое уже знал, даже несколько больше, чем я. Программу для ночной передачи он слушать не захотел. Недовольно махнув рукой, Шонесси сказал: