Билли знает, что он уже далеко не тот голубоглазый светловолосый американский мальчик, что был когда-то и чью фотографию мать хранит на камине дома, в Чарльстоне.
Тот Билли умер давным-давно…
«Судя по его словам, я понял, что он до сих пор во власти Индокитая. Призраки не покидали его. Они следовали за ним по далёким морям и тридевятым землям и, невзирая на количество алкоголя и наркотиков, которыми он накачивал свои мозги, они заставляли его помнить о зле, которое он творил там.
Навязчивые воспоминания теперь беспокоили его даже больше, чем раньше. Эта мука длилась 24 часа в сутки. Он не находил выхода и впадал в отчаяние, и с каждой неделей это отчаяние углублялось и со всё увеличивающейся скоростью толкало его к какому-то очень важному решению.
Может быть, он был на пути к смерти. Может быть, он шёл к этой точке с самого момента возвращения домой. Но, так или иначе, он встретил смерть как друга. Я понимаю его. В 70-ые годы я сам заигрывал со смертью…»
Теперь мы с Билли стали чужими, хоть и были когда-то не разлей вода. Наша дружба стала поверхностной и благоразумной, слабой имитацией того, что мы делили однажды. Мы регулярно общались по телефону, но со временем былое родство сделало наши беседы неуклюжими и странными.
Мы обменивались друг с другом сухими и безболезненными фактами. Хотя в письмах к нему я пытался выразить, что со мной происходит сегодня и как это связано с войной…
Но он никогда не отвечал мне тем же, пряча свои сокровенные чувства поближе к сердцу. Он отказывался говорить о чём-либо, что действительно имело отношение к его настоящей жизни, и, что самое странное, чуть только разговор касался деликатного момента, он тут же отпускал шуточки и менял тему — только чтобы скрыть свои мысли и настроение.
Мне и Билли хотелось верить, что время не имеет значения, что нить, связывавшая нас на войне, осталась нетронутой после стольких лет.
В каком-то смысле так оно и было…
И всё же эта связь изменилась. Стала чем-то иным.
Мы оба становились старше, время утекало. Время схватило нас за горло и встало между нами. Время — и череда тяжёлых лет, затраченных на выживание. Но время шутило шутки с нашей памятью. Наверное…
Наверное, мы вспоминали о нём лучше, чем оно было. Наверное, мы не помнили его таким, каким оно было в действительности. Минуло много времени, и война осталась далеко позади, хоть и жила в наших душах, словно случилась только вчера.
Я подумал, что если нам суждено попасть на вечер встречи — а мы много об этом говорили — в нас выстрелит реальность и разнесёт в клочки.
Что если мы не понравимся друг другу? Хуже того, что если мы вцепимся друг другу в глотки? Что если между нами не осталось ничего — ни наших заблуждений, ни общих воспоминаний о войне?
Может быть, так всё складывается потому, что мы никогда не ездили друг к другу. Может быть, так мы просто пытались защитить себя.
В самые трудные дни нашей жизни мы ценили плечо друг друга, но теперь это принадлежало прошлому, как и война.
Я цеплялся за прошлое, не давал ему умереть, но чем крепче я пытался его ухватить, тем быстрей оно ускользало — как сон.
Билли изменился. Изменился я. Мы не были уже, как когда-то, молоденькими солдатиками.
В июле 85-го, более чем через два года после того, как я нашёл Билли, он отколол очень странную штуку. Он позвонил мне, чтобы попрощаться.
Сказал, что едет в Пакистан, что одна американская компания со штаб-квартирой в Нью-Йорке наняла его управлять заводом по переработке рыбы в Карачи и что он надеется получать по 50 тысяч долларов в год.
— А Кейти? — спросил я. — Ты не можешь её просто так оставить…
Он ответил, что между ними не всё гладко. Что, может быть, потом он об этом пожалеет, но теперь он уходит от неё. Насовсем.
Кейти была светлым лучиком в его жизни, и я попробовал отговорить его от разрыва. Когда это не получилось, я писал ему письма, но Билли на них не отвечал. А потом он перестал отвечать и на телефонные звонки.
Почти на полгода я потерял его из виду. Я ещё подумал тогда, что это не к добру. Наверное, успокаивал я себя, так хочет Билли. Наверное, я напоминаю ему о вещах, о которых ему не хочется даже заикаться.
В последнем письме ко мне, уже на пути в Азию, он писал о том, как здорово всё складывается. Как долго он мечтал о таком случае и надеялся, что ему удастся превратить это путешествие в дерзкую операцию по уничтожению противника — повсеместно, вплоть до обрывистого края Неведомого; мечтал, что операция продлится столько же, сколько длилась в том, другом мире, что в руках он будет сжимать АК-47, на поясе будут болтаться гранаты, а рюкзак будет до отказа набит автоматными рожками.
Он писал, что хочет снова вступить в бой, и считал, что едет в нужном направлении. Что у него будет много свободного времени, потому что эта работа не бей лежачего, и что он уже планирует на выходные вылазки в Бангкок, Сайгон (ныне Хошимин) и Куала-Лумпур — поближе к алкоголю, наркотикам и красивым восточным тёткам, которые помогут ему всё вспомнить и, таким образом, всё забыть…
— Я на верном пути, старик, не стоит оглядываться! — писал он до отлёта в Карачи.
Он не оставил адреса для связи, и я скрипел зубами и переживал за него, пока он пропадал.
Я думал, что Билли отправился искать свою смерть, которую, как он считал, он заслуживает за то, что творил во Вьетнаме. За грехи, которые он не мог сам себе простить, и с которыми, как оказалось, жить было почти невозможно.
А вдруг это окажется правдой, что если он найдёт то, что искал, на каком-нибудь гиблом азиатском поле боя?..
Надеюсь, при нём есть какие-нибудь документы, чтобы нам с Кейти потом не пришлось долгие годы ломать голову над тем, что с ним стряслось.
Он позвонил мне снова в январе 1986-го. Сообщил, что связался с шайкой контрабандистов, перевозящих оружие из Пакистана в Иран. Как раз перед Рождеством где-то на иранской границе один из рейдов дал осечку. Был бой, несколько его спутников были убиты. Он чудом выкарабкался, добрался до Карачи, бросил эту работу, потому что по-настоящему испугался, и со всем своим скарбом вернулся к Кейти.
Попав домой, он решил на время утихомириться, порыбачить с полгодика у берегов Новой Англии и Ньюфаундленда. Билли сказал мне, что последнее время слишком рьяно испытывал удачу — удача стала выдыхаться.
Билли.
Билли был словно одержим мыслью о смерти, потому что каждый раз, когда звонил, он произносил…
— Я только что вернулся с рыбалки, Брэд, и хочу, чтобы ты знал: я ещё жив.
Он говорил, что написал завещание и отдал распоряжения на случай своей смерти и что если в море с ним что-нибудь случится — не дай Бог — тогда он оставляет мне дедовский дробовик в память о себе.