О, скажи, видишь ли ты
При первых лучах зари…
Я овладел ею неожиданно.
— Эй, полегче, солдат, — вздрогнула она.
Я опять всадил ей, жёстко и глубоко, как штык.
— О-о-о-о, choi oi! — заголосила она.
Что мы так гордо встречали
При последних лучах заката…
Бей, коли, руби, парируй, крути, вынимай, бей, коли, руби. Забавно! Это напомнило мне детство, когда я лупил палкою по жабам!
И красной ракеты свет,
И рвущая воздух бомба …
Я вонзил сильнее. Стал двигаться жёстче и быстрее…потом вынул, перевернул её и вошёл сзади, как разъярённый медведь.
Мы доказали той ночью,
Что флаг наш по-прежнему там…
Я вставлял ей снова и снова, больно и быстро, обхватив её своими лапами…бей, бей, коли, коли, отскакивай, вонзай, вонзай, глубже, крути…твёрже, быстрей. О, Боже…
Дух штыка — убивать. Убей! Убей! Убей! Убивать — весело…
Ну-ка скажи, видишь ли ты,
Как вьётся наш звёздный стяг…
Мои руки рвали её грудь. Схватив девку за бёдра, я мотал её туда-сюда, как куклу, насаживая на вертел и пытаясь разорвать изнутри на мелкие кусочки.
Чёрт возьми, сука! Получай! Получай! Получай!
— Придурок, скотина, — визжала она, пытаясь освободиться от моей хватки.
Сама ты дура, гадина! Я покажу тебе. Сделаю в жопе ещё одну дырку. Ты не зря получишь свои 300 пиастров. Вот моя винтовка! Нравится? Завтра тебе уже не будет так приятно срать на улице…
Сильнее, ещё быстрее …пыхтя, сжимая в объятиях, дрожа, судорожно подёргиваясь, содрогаясь в непроизвольных спазмах, я подходил к концу — ближе, ближе; и вот я вынул и снова вогнал ей по самые помидоры — и взорвался, как гигантская звезда из далёкой галактики. О Господи, я кончаю, кончаю, кончаю, я заодно со Вселенной, вот оно — просветление…
Через страну свободных
И родину смелых людей…
Я полежал на ней, не помню сколько, пытаясь успокоить дыхание. Наконец, Ко Май оттолкнула меня. Я закурил и опустил ноги на пол: я весь чесался от спермы, вытекшей из неё на меня, ко мне лип всякий мусор с матраса, как на бумажную мухоловку-липучку.
Я наблюдал, как подмывается Ко Май, освобождаясь от моего семени.
Да, сказал я себе, такие вот дела: она лишь вычищает мою смазку, готовясь к следующему солдату, который бьёт копытом, чтобы за 300 пиастров выплеснуть в неё накопившееся. Её влагалище — это туалет, и она приводит его в порядок. Всё это было довольно гадко, как будто после страстного поцелуя вдруг вытираешь губы и сплёвываешь, чтобы избавиться от дурного привкуса и инфекции.
Я вспоминал о Шарлотте всякий раз, когда был с проституткой. И мне становилось стыдно и противно за то, что я делал. Тяжёлая грусть охватывала меня. Шарлотта. Потерянная навеки. Мне больше никогда не видеть и не касаться её. Единственная реальность здесь — девочка-подросток Ко Май, которая смывает мою сперму в таз, а потом выплеснет её в переулок — к собачьему дерьму и битому стеклу.
Я понял, как мне было здесь страшно, постоянно, днём и ночью. Я искал секса и находил его, но это было не то, что нужно. Секс не удовлетворял меня. Больше всего мне нужны были любовь и понимание. Но их во Вьетнаме найти было невозможно. Поэтому я пил пиво, чтобы забыться, и тратил деньги в борделях, воображая себя рядом с Шарлоттой: договаривался на быстрый, почти хирургический секс, который облегчал мои яйца, но после которого мне становилось ещё более одиноко и стыдно, из-за которого я чувствовал себя ещё более потерянным, смущённым и опустошённым.
Постепенно в борделях я научился замыкаться в себе, чтобы не слышать свою душу. Я делал всё, чтобы заглушить свои чувства, заглушить то, что творилось во мне, ибо то, что я чувствовал, было мерзко. Отвратительно. Я стремился окаменеть до конца.
Ко мне подскочила Ко Май.
— Эй, джи-ай, ты дарить мне 200 пиастр?
— Вот ещё, я уже заплатил мамасан 300.
Чего ради мне платить тебе? Тебе, чёртовой потаскушке. И трахаешься, как дохлая рыба. Может быть, если б ты была чуточку изобретательней…
Да где тебе. Не бывать тебе такой!
— Ты — дешёвый Чарли! Придурок! Дурак! — тявкала она на меня.
Слова хлестнули меня по лицу.
— Хрен тебе, Ко Май! — я повысил голос и погрозил пальцем. — Дрянь такая!
— Недоносок, ты…
— Заткнись, говно!
— Дешёвый Чарли…
— Сама ты давалка дешёвая…
— Больше не ходить Ко Май. Я уходить от тебя, ты не дарить мне.
— Да пошла ты! Я солдат, а не денежное дерево!
— В чём дело, Брэд? — крикнул Билли из соседней комнаты.
— Да вот тут это чучело пытается растрясти меня ещё на 200 пиастров. Надо бы подпалить ей буркалы сигаретой, бля!
— Да ладно тебе, Брэд…так у них всегда. Дай ей денег, а завтра я куплю нам выпить в «Сумасшедшем клубе».
Нехотя я дал Ко Май денег.
— Ты плохой, — остывала она, улыбаясь, — приходить Ко Май много раз. Я не бросать тебя.
— Долбаные азиаты, — пробурчал я под нос. — Иди-ка сюда, дружок, мне ещё захотелось кой-чего на эти 200 пиастров.
Повалив её на спину, локтями я раздвинул ей ноги и начал пожирать влагалище, языком торя путь мимо маленьких чёрных зарослей к нежной розовой плоти.
Ко Май закричала. Я отпустил её, и она, спрыгнув с кровати, помчалась сквозь засаленные занавески в соседнюю комнатушку. На шум вышел Билли, на ходу застёгивая брюки, и поинтересовался, какого чёрта я вытворяю с девкой.
Голышом я погнался за Ко Май, и мой торчащий член болтался вверх и вниз; я снова завалил её на койку и вошёл в неё.
— Она сладенькая, как конфетки на Рождество, Билли! Гы-ы-ы…
Билли хватался за стену и ржал, наблюдая сцену. Я поднял Ко Май за ягодицы — она обхватила мою талию ногами — и притулил к стене, удерживая на своём «штыке».
— Догадайся кто, дорогая! Я опять твёрдый, как кирпич! Спешите видеть, уважаемые посетители…
Вокруг меня по-вьетнамски верещали мамасан и члены семьи, я только огрызался и продолжал вгонять Ко Май в стену, пока не выстрелил вторую порцию спермы. Потом бросил её на пол, как куль с картошкой, быстро собрался, и мы с Билли ушли.
Мы выскочили за дверь и побежали по переулку, задыхаясь и смеясь, как два неуравновешенных школьника, которые в ночь на Хеллоуин перевернули уборную с шерифом на толчке.
Вьетнамские тёлки — не самые знаменитые проститутки на свете, ну и, конечно, мы тоже не самые знатные любовники. В конце концов, мы простые воины, а воины не занимаются любовью. Они трахают. И иногда бывают грубы, когда трахают. И если мы использовали свои пенисы как штыки, то тётки с «улицы 100 пиастров» использовали свои вагины как ловушки, заражавшие нас устойчивыми штаммами гонореи.