— А он много должен нам?
— Не меньше, чем Лидеманы.
— И Мария знает?
— Почему тебя интересует эта шалая женщина? — Петер внимательно поглядел на сына.
Антон смутился.
— Просто так.
— Она очень красива. Поберегись, Антон!
— Я только что познакомился с ней. И уж если говорить откровенно, я не хвастаюсь, отец, поберечься следует Лидеману.
— О, я знаю. Она влюбчива, словно кошка. Но кошки, помимо влюбчивости, ловят жирных мышей. И кушают их.
Антон рассмеялся.
— Ну, ну, мной подавится любая кошка.
— Смотри! — Петер шутливо погрозил пальцем сыну. — Когда уходит твой пароход?
— Мне еще надо увидеться кое с кем.
— Ты хотел уехать завтра.
— Я не окончил дела, — с едва заметным раздражением повторил Антон.
— Если они называются Марией фон Бельц, можешь не кончать их.
— Ты делаешь слона из мухи, отец! — возмутился Антон. — Право, будто я не знаю своего места в фирме и заведенных в ней порядков.
— Отлично! — повеселел Петер, — И кончим на том. По пути тебе придется завернуть в Аргентину и посетить директора-распорядителя концерна «Рамирес и К°». Господин Радебольт будет предупрежден о твоем визите. Если не ошибаюсь, они очень заинтересованы в твоем скорейшем возвращении в отчий дом.
— Ну да? — Антон не мог скрыть радости.
— Они дадут тебе кое-какие поручения, связанные с делами фирмы. Ты хорошенько запомнишь их.
— Как всегда.
— Да, пока у них нет оснований жаловаться на тебя.
— Вот видишь! — укоризненно заметил Антон. — А ты все придираешься ко мне.
— Просто я обязан охранять тебя. Как-никак ты наследник фирмы. Мало ли что может стрястись с главой ее. Фирме нет оснований сетовать на невнимание к ней здешних заправил, но…
— Надеюсь, они и впредь будут внимательны к фирме.
— Ах, сынок! Каждый мечтает освободиться от долгов! А мне должны многие, очень многие. И почему бы не потрясти фирму, если кое-кому долги не дают спокойно спать?
— Что ж, верно.
— Впрочем, для беспокойства пока причин нет. Отчетность фирмы в образцовом порядке. Все ее связи зарегистрированы. Мы не участвуем в нечистоплотных аферах. И вряд ли кто посмеет нарушить мой покой и поколебать устойчивость фирмы. Постараюсь, чтобы она стояла, как утес, когда ты примешь ее у меня.
— Надеюсь, это случится не скоро!
— Поспеши с возвращением, Антон. Дел много, и времена сложные! Перед твоим приездом я был в Лондоне. На приеме у лорд-мэра встретился с русским послом Майским. Он большевик, конечно. Но мыслит здраво. Он сказал, что у него ощущение, словно тяжелый автомобиль, переполненный людьми, катится вниз по откосу пропасти и ты ничего не можешь сделать, чтобы его удержать… Вот такое положение сейчас в мире. Политика, увы, диктует бирже. Биржа диктует и нашей фирме. Биржа сходит с ума. Нужно много нервов и выдержки, чтобы устоять среди этого хаоса, сын мой. А я порядком износил нервы. Мне нужен помощник. Поэтому прошу тебя не задерживаться.
Антон уехал через неделю после Мюнхена, где французы и англичане отдали Гитлеру Чехословакию.
Легкий утренний туман окутал верхушки деревьев на лужайке у дома Клеменсов. В то утро Клеменс-старший стоял у окна и размышлял о том, что его очень волновало: Берлин был полон слухами о каком-то новом демарше Гитлера, на этот раз называли Польшу.
Его размышления прервал Шлюстер. Приятели не виделись почти целый год: то Клеменс в отъезде, то в командировке Шлюстер. Но вот наконец оба они в Берлине.
Шлюстер не вошел, а ворвался в кабинет Клеменса. Глаза его сияли. Он был в необыкновенном возбуждении.
— Поздравь меня, Петер! — крикнул он еще с порога. — Ах, боже мой, такое счастье, такое счастье! Послушай, ты занят? Ты не можешь представить, что случилось! — Шлюстер обнял Клеменса и прошелся с ним, вальсируя, по паркету.
Клеменс вытер пот с лица.
— Уф! Ну, знаешь, такие танцы не для моих лет. Что это на тебя нашло? Может, получил наследство?
— Все капиталы, которые получит в наследство твой сын, не стоят того, что заполучил я… — Шлюстер вскочил и потащил Клеменса к окну. — Видишь?
В безлюдном переулке напротив дома гуляли молодой человек и девушка. Клеменс узнал Ганса. Девушку он видел впервые.
— Ну и что? Там твой сын и девушка.
— Девушка, ха! Это жена Ганса, да, друг мой, Марта Мейер, почтальон. Они уже оформили свой брак. Роман давний, это Ганс сказал мне и жене. Чудеснейшее создание, Петер! И вот я решил, что ты будешь четвертым, кто познакомится с моей снохой. Если ты действительно не занят, я позову их, а?
— Подожди. Прежде всего я должен привести себя в порядок. Не встречать же мне молодых людей в халате, как ты думаешь?… Во-вторых, расскажи-ка, друг мой, с кем я буду иметь дело. Терпеть не могу глазеть на человека, о котором ничего не знаю. Она жена твоего сына, но почему почтальон?
Берлинская радиостанция передавала военные марши.
— Так слушай. Марта в октябре прошлого года вернулась из лагеря.
— Она строила дороги?
— Да, да!
— Эта девочка?
— Да, эта девочка. Ее отец работал на «Мотор верке» здесь, в Берлине. Депутат прусского ландтага, кажется, социал-демократ. Он умер лет шесть тому назад. Умерла и мать Марты. Сама Марта в кругу приятелей сболтнула что-то еретическое о пожаре в Рейхстаге. Ей было тогда девятнадцать лет. Полгода нацисты перевоспитывали ее. Девочка оказалась смышленой, сделала вид, будто вполне прониклась нацистским духом. Ее выпустили. Она устроилась почтальоном.
— Почему почтальоном?
— Пойди найди другую работу! Ганс познакомился с ней на какой-то танцульке и влюбился…
— Постой, позволь! Неужели начальство разрешило Гансу жениться на девушке, отбывавшей наказание в трудовом лагере?…
— О, все было как раз наоборот! — улыбнулся Шлюстер. — Нацисты сказали Гансу, что на его долю выпала большая честь сделать заблудшую овечку доброй немецкой овцой в духе трех «К».
— Ага! Кюхе, кирхе, киндер! — усмехнулся Клеменс.
— Вот-вот! Марта занимается кухней, ходит в кирху. Больше того, она вступила в Союз нацистских женщин и даже чем-то проявила себя.
— Однако!
— Молодчина, молодчина! Смех берет, когда я вижу, как они перевоспитывают друг друга.
— Так кто же все-таки берет верх, хотел бы я знать?
— Однажды я слышал, как ты обмолвился какой-то поговоркой. Что-то насчет головы и шеи.