Но вот схвачен Гейнц Капелле. Он руководил в Берлине молодежной организацией. Один из товарищей Капелле передал из тюрьмы на волю: Гейнц казнен. Перед смертью он крикнул: «Да здравствует Советский Союз!»
«После отступления вермахта от русской столицы, — докладывали Мюллеру, — подпольщики просто обнаглели: ни одного дня не проходит без того, чтобы они не заявили о себе…»
Мюллер приказал устроить грандиозную облаву. Уриг и его товарищи схвачены.
Казалось бы, на том и конец берлинскому подполью! И вдруг Мюллеру докладывают еще об одной организации, «Внутренний фронт», тоже со своим подпольным центром, с ячейками на военных и других заводах в Берлине и других городах, со своей газетой «Внутренний фронт» — вышла она двадцать раз, в рабочих кварталах ее зачитывали до дыр.
Эта организация изобрела «F-кампанию», когда на заборах, тротуарах, на стенах домов, на фабричных трубах писалась буква F — начальная трех немецких слов: мир, свобода, прогресс. Призыв к участию в «F-кампании» был много раз передан через «Немецкую народную радиостанцию».
Кажется, что особенного — написать на стене или мостовой одну букву? Но каждый, кто ее писал, рискуя жизнью, демонстрировал свою волю бороться против нацизма.
Выследили и эту группу; ее руководителя Джона Зига пытали пять суток подряд: он молчал. Потом его нашли в камере мертвым: Джон Зиг покончил с собой, не выдав товарищей. Они умирали, как писал к отцу один из членов группы Зига: «…теми, кем были в жизни: бойцами своего класса. Мне в жизни не в чем раскаиваться, разве в том, что мало сделал…»
Не успели отдохнуть от этой облавы агенты Мюллера, еще одна организация, самая, пожалуй, мощная, вобравшая в себя тысячи людей разных профессий и названная гестаповцами «Красной капеллой», пришла на смену тем, кто умер, зная, что «мы — рядовые бойцы, та почва, которая даст человечеству новые, лучшие исходы».
Руководители «Красной капеллы» Шульце-Бойзен и Харвак так широко распространили свое влияние в Берлине и во всей Германии, что только при первой облаве были арестованы больше шестисот членов организации.
В обвинительном заключении по делу «Красной капеллы» нацистские прокуроры доказывали, что «Красная капелла» после начала русской кампании «значительно расширила деятельность, пытаясь своей пропагандой прежде всего привлечь художников, ученых, полицейских, военнослужащих…».
Одного из руководителей «Красной капеллы», Арвида Харнака Мюллер допрашивал в присутствии Гиммлера. Измученный пытками Харнак молчал. Его подвешивали вниз головой, укутывали голову в мешок, В таком положении он висел час, два… Эта пытка повторялась в течение нескольких дней.
Харнак молчал.
…Мюллер листал и листал пухлый том доносов, протоколов допросов, выбитых пытками показаний.
«Утверждаю, — на странице двести пятой «Дела» писал следователь гестапо, — что никогда еще размах подпольной работы не был таким широким, как после неудачи (!) вермахта под Москвой. Их деятельность привела к восстановлению в огромных масштабах и созданию групп Сопротивления, к серьезным попыткам разложить вооруженные силы, создавая тем величайшую опасность для рейха».
Вдобавок ко всему в конце сорок второго года к Мюллеру начинают поступать тревожные сообщения об утечке секретнейшей информации, она попадает в руки западных союзников и русской разведки.
Наваждение!
Мюллер нажал кнопку звонка. Через несколько минут перед ним стоял навытяжку человек — в нем мы без труда узнаем того, кто однажды вечером встретился у театральной витрины с парнем в кепи, столь неудачно охотившимся за рассыльным из отеля «Адлон».
Мюллер, слушая его, постукивал по столу карандашом.
— К сожалению, господин группенфюрер, мы знаем только один конец нити. Парень в форме рассыльного и еще один человек виделись несколько раз в разных местах и обменивались почтой. Рассыльный неизменно ускользал. Тот, кто передавал ему почту, оставался в нашем поле зрения вплоть до здания ювелирной фирмы «Клеменс и Сын» и неизменно уходил от нас. Словно проваливался в преисподнюю.
— Вы ставили людей вблизи дома фирмы?
— Разумеется. Все входы в здание фирмы всегда под нашим наблюдением, но… — Агент развел руками. — Мы ни разу не заметили, чтобы человек, встречающийся с рассыльным, вошел к Клеменсам.
— Может быть, потайной ход?
— Проверка ничего не дала. Ни тайного, ни подземного хода в дом фирмы не обнаружено. Мы старались.
— Плохо дело, — заметил Мюллер.
— Не так уж плохо, — возразил агент. — Да, эти двое водят нас за нос, что весьма прискорбно, и мы сожалеем, что в данном случае не оправдываем вашего доверия. Но зато мы обнаружили радиста, которому рассыльный пере давал почту. Он живет в доме неподалеку от Кроненштрассе. Его фамилия Риттер. Вернер Риттер, служащий Национальной библиотеки. Мы тщательно проверили его досье Ничего предосудительного в деле не найдено. Образ жизни — самый обыкновенный. Он посещает театры и пивные, у него есть девушка, абсолютно убежденная в том, что ее возлюбленный во всех отношениях порядочный человек. От военной службы освобожден из-за туберкулеза. Подлинность документов не вызывает никаких сомнений.
— Ну, это в наше время делается очень просто, — заметил Мюллер. — Надо узнать его настоящую фамилию, слышите?
— Так точно, господин группенфюрер. Очевидно, эти документы — очень искусно сработанная липа. Но в наших руках главная улика: в квартире Риттера засечена рация. Очевидно, хозяева рации заметили слежку. Вот уже с неделю рация молчит. Радисту нечего передавать: связник не появляется в квартире Риттера и не встречался с ним в другом месте.
— Что вы намерены предпринять?
— Мне кажется, хозяева рации сделают все возможное, чтобы связаться с Риттером. Мы предоставим им эту возможность. Таким образом, мы ухватим второй конец нити.
— Может быть, — неуверенно проговорил Мюллер, — Хорошо, подождем еще несколько дней и возьмем радиста. Идите.
Агент ушел. Мюллер встал, чтобы размяться. Не успел он сделать несколько шагов, на столе загорелась красная сигнальная лампочка. Резкий голос прозвучал в рупоре радиотелефона:
— Что с этим делом?
— Засечена рация, господин рейхсфюрер. Обнаружен радист. Установлена его связь с парнем в униформе рассыльного отеля «Адлон». Рассыльный пока остается неуловимым, равно как и тот, с кем он связан. Конец нити пока вне нашего поля зрения.
— Нет донесений от Двадцать два игрек?
— Я только что вызвал его, господин рейхсфюрер.
Сигнальная лампочка погасла, Мюллер включил микрофон, распорядился вызвать названного Гиммлером чело века и занялся делами.
В форме сотрудника интендантства вошел худощавый человек неопределенного возраста, с землистым цветом лица и водянистыми глазами. Мюллер, не отрываясь от бумаг, кивком показал на кресло. Человек сел, заложил ногу за ногу, рассеянным взглядом оглядел кабинет, зевнул. Его нижняя губа, рассеченная посередине, отвисла. Шрам от губы шел дальше, к правому уху, верхняя часть которого была срезана под прямым углом. Очевидно, ему надоело ждать, и он кашлянул. Мюллер сердито повел глазами.