— Послушай, воробей… а ведь в самом деле похож на старого воробья. — Клеменс посмеялся. — Шучу, шучу. Ну, так что?
— Все в полном порядке! — победоносно откликнулся Шлюстер. — Неужели ты думал, что эти молодчики могут провести меня? Как бы не так! Кое-что я запомнил. — Он пододвинулся поближе к Клеменсу. — Восточное направление — за сутки пятьдесят три эшелона, это в район Ленинграда. Пятьдесят — в район Харькова. Пятьдесят — в направлении на Курск… Эти ваши названия городов! Язык сломаешь. Ты можешь понять что-нибудь?
— Ловкачи, однако! — пробормотал Клеменс.
— Только не на простачка напали! Пятьдесят три эшелона, полноценных, набитых грузами, ушли в направлении Курск —Орел. Остальное для отвода глаз. Но это пустяки. Есть кое-что еще. Это посерьезнее. Приказ ОКВ. Сто пятьдесят эшелонов в сутки, начиная с завтрашнего дня. Все туда же, к Орлу и Харькову.
— Слова, друг мой, слова. Когда я увижу это своими глазами?
— Завтра в том же месте твой человек найдет все, что тебе нужно. — Шлюстер понизил голос. — Вообще я не понимаю этой, гм, конспирации. Сколько лет я бываю у тебя, ты у меня, Они привыкли. Два старых ворона болтают о чем попало…
— Осторожность не помеха. Когда я должен буду вернуть твои, гм, вещи?
— Завтра же.
— Спасибо. Ты порадовал меня, дружище. Я поклялся насолить фюреру. Слушай, может, ты в чем-то нуждаешься?
— Да, очень.
— Сказал бы раньше, — буркнул в сердцах Клеменс.
— Я нуждаюсь, — засмеялся Шлюстер, — в одном: чтобы ты не повторял эти идиотские слова каждый раз при наших встречах.
— Ладно. Что нового вообще, старина?
— Все отлично, все отлично! Германия шествует по пути побед.
— У тебя, вижу, хорошее настроение.
— А почему бы ему не быть? Нас кормят цифрами производства продуктов, а мы недоумеваем: почему люди едят брюкву и мерзлую картошку, поджаривая ее на сквернейшем маргарине? Мы осторожненько спрашиваем: но цифры-то? Куда ж идет эта прорва еды? Нам отвечают — на фронт. Мы спрашиваем: когда это кончится? Нам обещают: уж в этом году фюрер непременно доконает русских. Мы разводим руками: фюрер обещал это в прошлом и позапрошлом годах. Нам отвечают: выравниваем фронт для тотального наступления. Все отлично, мой друг, все отлично.
— М-да, — выдавил Клеменс. — У многих ли такие настроения?
— Чем крепче мы затягиваем пояса, тем больше становится таких, как я.
Клеменс молчал. Потом сказал:
— Извини, но я опять о том же. Может, что-нибудь нужно твоей внучке? Брюква не совсем подходящий продукт для малышки, а?
— О, для Эльзи я достаю все, что ей надо. Какая девочка! Какая девочка! Как она уморительно выговаривает: «Дед Иоганн, ты уже старенький, да?» — Шлюстер улыбался во весь рот.
Улыбался и Клеменс.
— Ну, а мать?
— Удивительно, — оглянувшись, ответил Шлюстер. — Ей просто везет. Ну, ты ведь знаешь о ее делах. Да! Чуть не забыл сказать самое главное! Ты спросил, отчего у меня сегодня такое настроение? Старина, он здесь, он в Германии!
— Ну да? — Легкая усмешка коснулась губ Клеменса и исчезла. — И ты видел его?
— Что ты, что ты! Она — да.
— Когда она сказала тебе о нем?
— Подожди, дай вспомнить… Дня четыре тому назад. Да, так.
— Четыре дня назад. — Клеменс потер подбородок о набалдашник палки. — Четыре дня назад ты справлял свои пятьдесят семь лет.
— …и очень жалел, что не было тебя.
— Но я прислал тебе подарок. — Снова легкая усмешка.
— Подарок? — переспросил озадаченный Шлюстер. — Друг мой, к старости ты стал забывчив. На этот раз я не получил от тебя подарка. Ты стареешь, ты безнадежно стареешь. — Нотка неудовольствия прозвучала в словах Шлюстера. — Извини, это не упрек, но я не забываю твоих дней рождения, разве не так?
— Ну да, ведь ты известный аккуратист. И все-таки подарок от меня ты получил.
— Не понимаю.
— Разве? Да, стареешь ты, Иоганн, безнадежно стареешь. — Клеменс вернул Шлюстеру комплимент, которым тот угостил его. — Когда Марта сказала тебе о нем?
— Вечером, — сухо отозвался Шлюстер.
— Вечером, — повторил Клеменс. — А утром кое-кто видел твою сноху. И в тот же день она встретилась в Галле с тем, кто здесь. А вечером сказала тебе.
— О! — только и мог выговорить Шлюстер. — Петер, дружище!
— Ради бога, оставь свои чувства при себе, — добродушно сказал Клеменс. — К сожалению, Иоганн, ни ты, ни я не можем видеться с ним. Одно могу сказать: теперь он твой каждой каплей крови.
На глаза Шлюстера навернулись слезы. Клеменс отвернулся. Он ведь тоже был чуть-чуть сентиментален, этот старый, седой солдат.
Антон и Клара уехали из Берлина, чтобы передать сообщения Лидемана и Шлюстера. Они совпадали. Сомнений больше быть не могло: Гитлер готовил грандиозное наступление в районе Курск—Орел.
Молодые люди пообещали Клеменсу вернуться не позже десяти часов вечера. Шел двенадцатый час, а их все не было.
Клеменсу не сиделось на месте. Каждая проходящая машина заставляла его вскакивать и вглядываться в ночной мрак.
Тяжелыми драпировками прикрыты окна. Тишина в городе; тишина, обычно предшествующая сигналу воздушной тревоги. Потом грохот рвущихся бомб, сигналы пожарных машин, сгоняемых в Берлин из ближних и дальних городов.
Пока же тишь, зловещая, хватающая за душу. Горели сосновые поленья в камине; жар их не согревал Клеменса.
— Сколько сейчас? — спросил он.
— Четверть двенадцатого. — Педро стоял у камина, полный ожидания, и, как хозяин, вздрагивал при шуме автомобилей.
— И они ничего не сказали?
— Нет, — с терпеливостью, вышколенной многими годами, ответил Педро на вопрос, который старик задавал ему чуть ли не в двадцатый раз. — Сели в машину, сказали, что уезжают в известное вам место.
— Они давно должны быть дома.
— Я прошу вас успокоиться. Вам вредно волноваться.
— Помолчи! — прикрикнул на слугу Клеменс.
— У вас, смею заметить, сдают нервы, сеньор.
— Поговори, поговори у меня! — прорычал Клеменс. — Бог мой, только дай ему волю, и он сядет тебе на шею.
— И не собирался, — сказал Педро. — Вам сядешь!
— Разговорился…
Клеменс встал и принялся шагать по холлу.
— Может, с машиной что-нибудь? — Он остановился перед Педро.
— Нет, — последовал флегматичный ответ. — Я тщательно проверил ее утром.
— В конце концов, мог лопнуть баллон, — хватаясь за последнее, заметил Клеменс.