— Почему вы молчите?
— А что мне говорить? — спросил Люмис.
— Сколько времени это продолжится?
Капитан мрачно пожал плечами:
— Отвяжитесь от меня!
— Надо же мне с кем-нибудь поговорить.
— Зачем?
— Не знаю… Такое делается. Я чувствую себя как в западне. Не для этого я сюда ехал.
— И другие не для этого ехали.
— Там, на радиостанции, все занимались своим делом, даже штатские… А я не мог. Я заперся в уборной, но пришлось выйти; я боялся, что снаряд попадет в нее, пока я там сижу…
— И хорошая там уборная? — сказал Люмис.
Крэбтриз взглянул на него исподлобья.
— Сукин сын… — сказал он и вышел.
Он долго шагал по пустым коридорам и наконец заглянул в комнату, где висели карты. Перед одной из карт стоял Иетс и пристально разглядывал ее. Линия фронта имела такой вид, словно на ней развилась подагрическая шишка, безобразная, огромная, и не требовалось сильного воображения, чтобы представить себе, сколько крови и муки она вобрала в себя.
Крэбтриз подошел к Иетсу.
— Что вы об этом думаете?
Иетс с первого взгляда понял, что творится с Крэбтризом. Но он нисколько ему не сочувствовал. Другое дело Абрамеску, тому он постарался бы помочь, но не Крэбтризу, прихлебателю Люмиса, — этот, даже когда все шло хорошо, не стоил бумаги, на которой было напечатано его личное дело.
— Думаю, что все кончится благополучно, — равнодушным тоном сказал Иетс. — Сто первая дивизия еще держится под Бастонью. Она отрезана.
— Нас тоже могут отрезать…
— Как там на радиостанции?
— Отчаянное положение, — сказал Крэбтриз.
— А что такое? Немцы атакуют?
— Стреляют со всех сторон.
— Вот как!
— Почему бы вам самому не заглянуть туда? Вы бы тогда так не храбрились, — огрызнулся Крэбтриз.
— Потише, пожалуйста.
— Я вас терпеть не могу! — с неожиданной злостью сказал Крэбртиз.
— Подите вы, знаете, куда.
— Как не знать! — вскипел Крэбтриз. — Туда, где меня убьют из-за вас.
— Из-за меня?
— Ну да, из-за вас! Конечно! Вам ведь нравится эта война?
— Подите проспитесь.
— И пойду, и пойду! — угрожающим тоном сказал он.
Крэбтриз спустился в подвал, где находилась каморка, служившая ему кабинетом. Из нагрудного кармана он достал альбомчик в переплете из свиной кожи, раскрыл его и поставил перед собой на стол. На фотографии было написано: «Моему солдатику — от мамы». Он пристально смотрел на карточку своей матери, строгой дамы с резкими чертами лица, и с карточки на него смотрели критическим взглядом ее зоркие небольшие глаза.
Он не солдат, и мама это знает, но у мамы всегда были преувеличенные представления обо всем, даже о себе самой. А теперь она сидит там, в Филадельфии, и хвастает, что она тоже внесла свою лепту, что ее мальчик стал теперь солдатом. Она все-таки получала что-то от войны, все другие что-то получали, все, кроме него, который застрял тут, в Арденнах.
Он ненавидел Иетса, ненавидел Люмиса. Ему хотелось, чтобы в его власти было наказать их обоих; он придумывал разные планы, но все они никуда не годились. Все равно немцы наступают.
Отрезаны. Это начало конца. Он видел, как это будет: весь город заполонят фашисты; они ворвутся в здание радиоузла… «Очень жаль, солдатик, тебя поймали с этими людьми, вместе с ними и повесят!»
Нет, если до этого дойдет, он будет защищаться. Он достал свой пистолет, порылся в столе и вытащил шомпол и тряпку. Он взвесил оружие на руке: внушительная, надежная вещь. Мама, верно, заплакала бы, увидев его с пистолетом.
Надо быть поосторожней. Бывает, что люди себя ранят, чистя оружие, — самый обыкновенный случай. Но это противно. Говорят, человеку нужно быть очень храбрым, чтобы искалечить себя. Если тебя ранят в бою, ты не видишь, что и когда тебя ударило; а тут ты знаешь; ты сам выбираешь время… Очень практичное оружие кольт, действительно чудо современной техники! Надо потянуть вот так, чтобы патрон вошел в барабан — клик! — и в то же время курок взводится. Сразу видно, какое это хорошее оружие и какие меры приняты против несчастных случаев! Надо взяться за ручку таким образом, чтобы предохранитель — простая металлическая полоска, легко поддающаяся нажиму, — опустился, и только тогда можно стрелять.
Он положил пистолет на стол. Солдатик отрезан от всех, попал под обстрел, остался совсем один… Если бы думать об этом при ярком свете солнца, тогда, конечно, было бы не так тяжело — но солнца нет. Здесь, внизу, в этой каморке, всегда горит электричество, а наверху унылое небо застлано тучами и, если как следует прислушаться, доносится грохот орудий.
Он вздохнул и опять взялся за пистолет. Попробовал вытряхнуть патрон, но он застрял. Он опять встряхнул пистолет и постукал им об угол стола. Он открыл его и испытующе посмотрел на круглую, блестящую, неподатливую штучку в патроннике. Он держал пистолет далеко от себя, обеими руками — дулом вниз, как предписывают правила. И вдруг что-то соскочило, громко прозвучал выстрел, отражаясь от низких стен каморки. Невыносимая боль насквозь пронизала солдатика; едкий дым плавал вокруг него. Он услышал, как оружие, выскользнув из его ослабевших рук, упало на пол. Потом и он упал, потеряв сознание.
Люмис ни на минуту не поверил, что это был несчастный случай. Крэбтриз очень метко попал себе в ногу, и доктор сказал, что, может быть, придется отнимать ее. Его отсылали в тыл, в этапный госпиталь в Вердене; дорога через Арлон была еще открыта.
Люмис удивлялся, откуда у Крэбтриза взялась такая храбрость. В самом деле удивительно, он никогда не думал, что Крэбтриз на это способен — и очень жаль, что не знал, иначе он не выгнал бы его из кабинета. Он бы выслушал несчастного сосунка. А какой жизнерадостный малый был этот Крэбтриз! Никогда не жаловался, всегда готов был пошутить, а теперь вот он уехал.
Крэбтриз уехал, а он, Люмис, остался — как раз, когда тут заварилась такая каша и нельзя не понять, что дело дрянь. Всякий может сопоставить значки на картах с выражением лица у тех, кто отправлялся на передовую или возвращался с передовой, да и Уиллоуби приказал: «Укладывайтесь!» Люмис уложился, был готов к отправке в любую минуту. А какой от этого толк! Хоть и на вещевых мешках, а просидишь лишний час и попадешься немцам со всеми пожитками. Приходится отдать должное Крэбтризу: решился — и выполнил свое решение как мужчина.
Но Уиллоуби кричал, что это позор, и пускай Крэбтриз попробует доказать, что это несчастный случай. Чистил оружие! Скажите, пожалуйста!
— Он просто хотел смыться, — унылым тоном сказал Люмис. — Это легко понять.
Уиллоуби вспылил:
— Или мы все смоемся, или никто!